Лишённые родины - [52]

Между ними сразу возникла неприязнь. Домбровский отнесся к Огинскому подозрительно, возможно, видя в нем соперника или интригана; Огинского же раздражало самомнение этого наглого и недалекого человека, погрязшего во всех смертных грехах. При первой же встрече Огинский предупредил, что он — «месье Мартен», французский купец, ведущий дела в Константинополе; неосторожность Обера-Дюбайе, назвавшего его по имени во время дипломатического приема, как раз и побудила Михала покинуть столицу Порты; за ним по пятам следуют два курьера — русский и австрийский, ему грозит арест. Однако Домбровский тотчас пренебрег его предостережением. По глупости? Из вызова? Или нарочно, желая навлечь на него неприятности? В любом случае выходит, что по глупости, et la bêtise coûte cher[10].

Прочитав пресловутый акт о присвоении Домбровскому звания генерал-аншефа, Огинский был удивлен и озадачен: никогда еще он не держал в руках столь безграмотного и плохо составленного документа. Однако он не стал делать замечаний, наоборот: расположить к себе людей можно только похвалой и одобрением. Здесь собрались самоотверженные патриоты, мечтающие о возрождении своей Отчизны и готовые пойти ради нее на любые жертвы, а вовсе не сброд с контрактовых ярмарок, любящий драку ради драки и готовый продаться кому угодно, — по крайней мере, нужно делать вид, что он в это верит. Такая тактика принесла свои плоды: после нескольких бутылок молодого болгарского вина, распитых с офицерами, и без того не слишком сдержанные языки развязались, и Огинский узнал много интересного. Например, о том, что в Бухаресте существует клуб, где собираются поляки, по очереди избираясь его председателем (о, эта страсть поляков к выборам!), а еще о некоем плане военной кампании, разработанном Домбровским. В клуб Михал отправился на следующий же день; пробежал глазами протокол, который вёл секретарь, увидел в нем свою фамилию и тотчас швырнул в огонь, после чего именем французского посла потребовал клуб закрыть и более никаких собраний не проводить: рядом неприятель, кругом шпионы, поляков всего тысяча восемьсот семьдесят — и что они будут делать, когда придет Суворов с шестьюдесятью тысячами солдат? Вернувшись домой, он завел разговор с Домбровским о партизанской войне, вспомнив свой рейд на Динабург, ведь, имея в своем распоряжении столь малочисленное войско, единственное, что можно делать, — тревожить неприятеля вылазками, диверсиями, нападениями на обозы и тому подобным. Домбровский не удержался и с видом превосходства положил перед Огинским несколько листов, исписанных своим корявым почерком, — план вторжения в Галицию.

Читая, Михал прилагал большие усилия к тому, чтобы сохранять невозмутимость и не выдать своих чувств. Этот план был составлен не военачальником, а главарем разбойничьей шайки! Перейдя границу, Домбровский намеревался захватить казенные деньги на австрийских таможнях, чтобы набрать на них рекрутов и закупить оружие. Составленное таким образом войско двинется на Лемберг (бывший польский Львов), чтобы попасть туда к началу контрактов, когда в город съедутся богатые люди со всей Галиции. Под лозунгом «Свобода, равенство и братство!» из тюрем выпустят преступников, вооружат слуг и рабочий люд, привлекут к борьбе патриотов из числа студентов университета, чтобы они все вместе напали на богатеев и завладели их капиталами. А уж тогда… Тогда — что Бог даст.

В душе графа Огинского клокотало возмущение, однако он преспокойно сложил листы и сунул их за пазуху, пояснив Домбровскому, что должен ознакомить с его планом Обера-Дюбайе. На самом деле он намеревался немедленно сжечь эти позорные бумаги, чтобы от них не осталось и следа. На другой день он собрал всех офицеров и объявил им, что отправляется в Галицию для переговоров, просил их быть благоразумными и не предпринимать никаких действий без ведома генерала Карра-Сен-Сира. Домбровскому же в разговоре наедине запретил выступать в поход без разрешения французского посла, пригрозив арестом в случае неповиновения.

Верховых лошадей оставили в Бухаресте, отправившись далее в почтовом экипаже: так будет быстрее. До Фокшан добрались часов за десять, но там выяснилось, что ехать далее нельзя без особого разрешения господаря Молдавского княжества, а получить его можно только в Яссах. Огинский же как раз хотел миновать молдавскую столицу, зная, что господарь Александр Каллимаки, грек-фанариот, хотя и служил ранее Великим драгоманом Высокой Порты, был лоялен русским и совсем недавно велел арестовать несколько польских военных, передав их в русское консульство. Никакие просьбы, увещевания, посулы действия не возымели; пришлось проделать еще двести верст. В Яссы прибыли глубокой ночью; у городских ворот экипаж остановили, Огинского хотели вести во дворец господаря… Но тут янычар, своей головой поклявшийся Оберу-Дюбайе доставить курьера на границу в целости и сохранности, начал шуметь и грозиться по-турецки. Его господин имеет фирман, подписанный самим султаном, ему не нужно никакого иного разрешения! Ошарашенная стража пропустила экипаж, который благополучно прибыл на почтовую станцию, где «месье Мартен» остался дожидаться своей участи, янычар же помчался в княжеский дворец.