Лишенная детства - [56]

Я хочу присутствовать на погребальной церемонии. Хочу продемонстрировать близким Мари-Кристин свою солидарность. Хочу без слов сказать им, что сочувствую, что я их понимаю. Я должна быть там ради них, но прежде всего — ради нее. Мари-Кристин теперь для меня как сестра, которую я не знала, зато я знаю, через какие муки ей довелось пройти. Нас сближает страх, лес и дыхание палача на нашей коже. Нас связывают ужасные, отвратительные переживания, а значит, я должна там быть.

Когда мы с мамой приезжаем в крошечный городок Мийи-ла-Форе, где должно состояться захоронение, мы всюду видим знаки глубокого траура. Торговцы закрыли свои лавочки, на большинстве железных ставней висят объявления о времени проведения поминальной службы по Мари-Кристин. Улицы перекрыты, время и жизнь в городке замерли. Перед церковью уже собралась плотная молчаливая толпа. Здесь сотни, а может, и тысячи людей — молодежь, дети, пожилые мужчины и женщины — весь городок и не только. И несколько чиновников. Местный депутат, министр внутренних дел Брис Ортефё в окружении телохранителей. Батальон жандармов и не меньше журналистов. На паперти — рыдания, охапки белых цветов, детские рисунки и много смешанного со скорбью гнева. И направлен он на убийцу. На представителей власти, явившихся на церемонию. На судьбу и систему правосудия, которые, объединившись в отвратительный союз, забрали из жизни эту миловидную, белокурую и робкую сорокалетнюю женщину. Все в городе знают ту, которою сегодня хоронят. Для них она — соседка, кузина, крестная мама, подруга, нянечка детей. Дитя этой земли, Мари-Кристин Одо работала воспитательницей в детском саду и заботилась о престарелой матери, которая жила вместе с ней. Вязала вещи для благотворительных целей. Давала бесплатные уроки танцев в местной ассоциации. Она была обычной женщиной без темного прошлого и не имела врагов. Посвящала свою жизнь заботе о других людях. Она была такой же, как вы и я, в самых лучших наших проявлениях. И мерилом печали ее близких и друзей является глубочайшее уважение, которое они к ней испытывали.

Мы пробираемся через толпу и входим в церковь. Внутри царит скорбь. Члены семьи Мари-Кристин в глубоком трауре. У меня слезы наворачиваются на глаза. Все это слишком печально, чтобы быть реальностью. Словно какая-то жестокая карикатура… Милая, всеми любимая, отдающая всю себя другим женщина убита чудовищем, которое не знает жалости. Невинность, попранная в лесной тиши. Кошмар стал реальностью, а несправедливость — настолько очевидной, что она может породить только ненависть. На улице телерепортеры берут интервью у жителей Мийи-ла-Форе, и те перед камерами требуют головы Да Круса, его кастрации, пожизненного заключения. Эта жажда мести докатывается до самого алтаря. Священник, совершающий обряд, слышит ропот толпы, обвинения в бездействии в адрес органов правосудия, требования поквитаться с преступником по принципу «око за око». Со своей кафедры он также видит представителей власти, которые сидят в пером ряду, и понимает, что они намерены извлечь из драмы выгоду. В своей проповеди, передаваемой через громкоговоритель на улицу и транслируемой по радио, он осаживает и первых и вторых:

— Мы не на суде, чтобы выносить приговор, не в больнице, чтобы лечить, не в парламенте, чтобы голосовать за закон, — напоминает он. — Мы собрались сегодня, чтобы дать возможность нашему сердцу высказать…

Но это справедливо не для всех. Сотрудница жандармерии, при оружии, провожает нас с мамой в то крыло церкви, где собрались члены семьи Одо. Второе крыло отдано политикам. Они восседают в первых рядах, и выражения их лиц соответствуют ситуации. Они стоически дожидаются конца церемонии. С нашей стороны прохода печаль вытеснила всякое желание с кем-либо дискутировать. Племянница Мари-Кристин, девочка лет двенадцати, содрогается от рыданий, и подружки поддерживают ее. Два брата Мари-Кристин, ее невестки, ее мать — всех их объединяет сильное горе. Щедрость души, простота, приветливость — каждое хвалебное слово в адрес умершей словно колючка впивается в сердца тех, кто скорбит по ней. Стоящий рядом со мной парень, мой сверстник, — подлинное воплощение печали. Мари-Кристин была его кормилицей, когда он был совсем маленьким, и сегодня он безутешен.

Он плачет не переставая, этот высокий черноволосый парень, который вдруг стал таким ранимым; по-детски сильные рыдания сотрясают его грудь, он оплакивает свою няню и часть своего детства, изливает в слезах свое горе.

А мне в этот момент хочется забиться в мышиную нору.

Оказавшись рядом со скорбящими родственниками умершей, я вдруг испытываю стыд из-за того, что я здесь, что я до сих пор жива. До сегодняшнего утра — в радио- и телепередачах — я говорила только о себе. О страхе, который мне внушал Да Крус, о том, как сердилась на судей. Я упоминала об убийстве Мари-Кристин, подчеркивая, что это преступление бесчеловечно, драматично, постыдно предсказуемо, но до конца не осознавала, что этой женщины уже нет на свете. Да, для нее уже все закончилось, я поняла это только когда увидела слезы моего соседа по церковной скамье, осознала, насколько глубоко его горе. Я смела жаловаться на то, что человек, который меня изнасиловал, жил напротив моего дома, в то время как находившиеся вокруг меня люди навсегда потеряли подругу, сестру, дочь. Служба идет своим чередом, но я уже ничего не слышу. Я думаю о том, что долго вынашивала мысль о самоубийстве, а ведь могла бы оказаться позавчера на месте умершей — в яме, под ветвями и листьями. Как мне повезло, что я живу! Я ощущаю эту радость впервые, и она смешана с болью. Я наконец отдаю себе отчет в том, как мне повезло и какая теперь на мне лежит ответственность. Я заставила Да Круса поверить, что хорошо знакома с его детьми, и благодаря этой маленькой лжи я выпуталась, а Мари-Кристин оказалась героиней. Она сражалась до конца. Благодаря тому, что Мари-Кристин удалось сообщить сведения, которые, вероятно, стоили ей жизни, полиция смогла поймать убийцу. Она была смелой и решительной, и все же она мертва, а я — живу. Невообразимая ирония судьбы… Теперь я вполне осознаю произошедшее, и это наполняет смыслом мое будущее. Я в долгу перед Мари-Кристин. Ее жизнь оборвалась, моя — продолжается, значит, я должна сделать что-то стоящее.