Лишь - [46]

Пока он топчется в толпе прибывших (хотя там одни европейцы, он среди них самый высокий), его все больше охватывает паника.

Он мог бы остаться в Париже или хотя бы задержаться там еще на денек (получив еще шестьсот евро); он мог бы променять это глупое приключение на другое, и того глупее. «Артур Лишь должен был отправиться в Марокко, но повстречал в Париже испанца, и с тех пор его никто больше не видел!» – передадут Фредди. Но если об Артуре Лишь что-то и можно сказать с определенностью, так это то, что он всегда следует плану. Поэтому он здесь. И он хотя бы не будет один.

– Артур! Решил отпустить бороду? – Зал прибытия. Его старый друг, неунывающий Льюис Делакруа. Длинные волосы цвета потускневшего серебра, на подбородке – жесткая белая щетина; одет с иголочки в лен и хлопок серых тонов; на полном лице – плодородная дельта капилляров; Льюису без малого шестьдесят, и Артуру Лишь до него еще далеко.

Лишь нервно улыбается и проводит по бороде рукой.

– Мне захотелось… чего-то новенького.

Не размыкая объятий, Льюис отходит на шаг, чтобы получше его разглядеть.

– Очень сексуально. Пойдем, тебе нужно под кондиционер. Тут стоит аномальная жара, даже ночью сплошное мучение. Обидно, что задержали рейс, да еще на целый день! Ну как, успел влюбиться за четырнадцать часов в Париже?

Удивленно покосившись на Льюиса, Лишь говорит, что созвонился с Александром. Что Алекс пригласил его на званый ужин, а сам так и не пришел. О Хавьере – ни слова.

– Хочешь, можем поговорить о Фредди, – предлагает Льюис. – А можем и не говорить.

– Давай лучше не будем.

Его друг кивает. Это тот самый Льюис, с которым он познакомился во время турне по Америке после колледжа, тот самый Льюис, который приютил его в своей дешевой квартирке над коммунистической книжной лавкой на Валенсия-стрит, тот самый Льюис, который познакомил его с электронной музыкой и кислотой. Красавчик Льюис Делакруа, такой взрослый, такой уверенный в себе; тогда ему было тридцать. Их с Лишь разделяло целое поколение; теперь же они, по сути, ровесники. И все-таки Льюис всегда был более зрелым; они с мужем уже двадцать лет вместе: воплощение счастливой любви. При этом Льюис – персона гламурная: взять хотя бы эту роскошную экспедицию в Сахару. Поездка затевалась в честь дня рождения – но не Артура Лишь, а некой Зоры, которой, по словам Льюиса, тоже стукнет пятьдесят.

– Я бы посоветовал тебе выспаться, – говорит Льюис, когда они садятся в такси, – но в отеле никто не спит. Пьют с самого обеда. И еще бог весть что творят. Я виню во всем Зору; ну, ты с ней познакомишься.

Первой пала актриса. Возможно, все дело в бледном марокканском вине, которое бокал за бокалом наливали за ужином (на крыше съемной виллы, риада, с видом на минарет мечети аль-Кутубия, подобный вздернутой руке ученика); а может, в джин-тониках, которые она заказывала после ужина, когда, сбросив одежду, окунулась в бассейн (персонал риада в лице двух марокканцев по имени Мустафа молчал), где черепахи глазели на ее бледную плоть, мечтая вновь стать динозаврами, пока она плавала на спине, рассекая водную гладь, а другие постояльцы продолжали знакомиться (был тут и Лишь, со штопором в руках и бутылкой вина между ног); или в текиле, которую она обнаружила чуть позже, когда кончился джин, и после которой исполняла импровизированный танец с лампой на голове под звуки гитары и визгливой флейты, которые кто-то откопал непонятно где, пока наконец ее не вывели из воды; или в виски, которое ходило по кругу; или в гашише; или в сигаретах; или в трех громких хлопках из соседней резиденции, где живет принцесса, – знак, что пора закругляться. В чем причина, мы уже не узнаем. Известно одно: наутро она не может встать с постели; голая, она просит выпить, а когда ей приносят воды, отталкивает руку со стаканом и кричит: «Несите водку!» – и потому что она не хочет двигаться, и потому что отъезд назначен на полдень, и потому что две ее последние картины в сомнительном вкусе, и потому что никто, кроме именинницы, о ней даже не слышал, группа поручает ее заботам двух марокканцев по имени Мустафа и уезжает без нее.

– Она оклемается? – спрашивает Лишь.

– Ни за что бы не подумал, что ее так развезет, – говорит Льюис, поворачиваясь к нему в гигантских солнечных очках; в них он смахивает на ночного зверька. Они едут в небольшом автобусе; из-за дьявольской жары мир за окном поблескивает, как раскаленный вок. Пассажиры утомленно развалились в креслах. – Я-то всегда считал, что актеры выкованы из стали.

– Прошу все! – говорит в микрофон гид по имени Мохаммед – невысокий марокканец с длинными кудрявыми волосами, в джинсах и красной рубашке-поло. – Сейчас мы отправляемся через Атласские горы. Они, как у нас говорят, подобны змее. Вечером мы приезжаем в [треск микрофона], там у нас ночевка. Завтра – долина с пальмами.

– А я думал, завтра – пустыня, – отзывается мужчина с британским акцентом – компьютерный гений, который в сорок лет отошел от дел и открыл отель в Шанхае.

– О да, я обещал пустыня! – На вид Мохаммеду от сорока до пятидесяти; он часто улыбается и редко следит за грамматикой. – Прошу прощений за неприятный сюрприз с погодой.