Лишь - [27]

Это была последняя встреча школы Русской реки.

Церемония проходит не в монастыре, где продается мед местных пчел-затворниц, а в актовом зале, который власти Пьемонта за неимением у священной обители собственного подземелья выстроили в скале прямо под монастырем. Заняв отведенные им места в зале (где сквозь открытую заднюю дверь виднеются сгущающиеся тучи), подростки взирают на происходящее с монашеской покорностью и печатью молчания на устах. Престарелый комитет рассаживается вокруг поистине королевского стола, тоже в молчании. Говорить будет симпатичный итальянец (выясняется, что это мэр); когда он поднимается на сцену, раздается раскат грома; выключается микрофон; выключается свет. По залу прокатывается «А-а-а!». Сосед Лишь, молодой писатель, до сих пор не проронивший ни слова, наклоняется к нему и говорит: «Сейчас кого-то убьют. Интересно, кого?» «Фостерса Лансетта», – шепчет Лишь и только потом понимает, что знаменитый британец сидит позади них.

Загорается свет: никого не убили. Из потолка шумно выдвигается экран для проектора, и его, как полоумного родственника, блуждающего по дому, отправляют обратно. Церемония продолжается, мэр обращается к публике по-итальянски, и под эти медовые, переливчатые, бессмысленные звуки клавикорда мысли Артура Лишь, подобно космонавту в открытом космосе, дрейфуют к астероидному поясу его собственных треволнений. Ибо ему здесь не место. Получив приглашение, он сразу подумал, что это полный абсурд, но из Сан-Франциско все мероприятие казалось таким абстрактным, таким удаленным во времени и пространстве, что он не раздумывая включил его в план побега. Однако теперь, когда пот крапинками темнеет на его белой рубашке и поблескивает в редеющих волосах, он понимает, что все это неправильно. Не он ошибся с машиной; машина ошиблась с ним. Теперь он понимает: это не какой-нибудь там абсурдный итальянский конкурс, над которым можно посмеяться в компании друзей; тут все по-настоящему. Престарелые судьи в жемчугах; подростки на скамье присяжных; раздраженные и дрожащие от нетерпения финалисты; даже Фостерс Лансетт, проделавший долгий путь, написавший длинную речь и заправивший электронную сигарету, а заодно и прохудившийся бак любезностей, – все они настроены совершенно серьезно. Это не игра. Вовсе нет. Это чудовищная ошибка.

Пока мэр щебечет по-итальянски, в голову Лишь закрадывается подозрение: а вдруг все дело в трудностях, а точнее – как бы это сказать – в легкостях перевода? Вдруг переводчица его романа (Джулиана Монти ее звать) – непризнанный гений, чье поэтическое дарование превратило его корявый английский в головокружительный итальянский? В Америке его книга прошла незамеченной, всего пара рецензий и ни одного запроса на интервью (по словам издателя: «Осенью всегда затишье»), но здесь, в Италии, его воспринимают всерьез. А на дворе, между прочим, осень. Не далее как сегодня утром ему показали статьи о премии в итальянских газетах, включая «Репубблику», «Коррьере делла сера», всякие местные вестники и даже католическую прессу, со страниц которых – в синем костюме – он взирал на читателей с безыскусной сапфировой тревогой, с которой смотрел на Роберта в тот день на пляже. Но вместо него на снимках должна быть Джулиана Монти. Эту книгу написала она. Переписала, перекроила, переплюнула самого автора. Он знает, что такое гений. Гений будил его по ночам, когда мерил шагами комнату; он готовил гению кофе, и завтрак, и сэндвичи с ветчиной, и чай; он видел гения голым, а гений видел голым его; он успокаивал гения, когда гений впадал в панику; он забирал штаны гения из швейной мастерской и гладил перед публичными чтениями его рубашки. Ему знаком каждый дюйм тела гения, он знает его запах и какой он на ощупь. Фостерс Лансетт, разместившийся сзади по диагонали, точно шахматный конь, и способный битый час рассуждать об Эзре Паунде, – вот он гений. Алессандро с усами диснеевского злодея, элегантная Луиза, псих из Финляндии, татуированный Риккардо: возможно, они тоже гении. И как только до этого дошло? Какой бог не пожалел времени, чтобы подготовить это персональное унижение: выписать из-за океана мелкого романиста, чтобы тот каким-то седьмым чувством ощутил свою ничтожность? Жюри из старшеклассников! У него над стулом случайно не повесили ведро с кровью, которое в нужный момент опрокинется на его ярко-синий костюм?[46] Здесь точно актовый зал, а не подземелье для пыток? Это либо ошибка, либо ловушка, либо и то, и другое. Но деваться некуда.

Артур Лишь покинул зал, не покидая его пределов. Теперь он стоит перед зеркалом у себя в спальне и завязывает галстук-бабочку. Сегодня он пойдет на вручение премии «Уайльда и Стайн». На мгновение он задумывается, представляя, что скажет, когда возьмет главный приз, и его лицо озаряет блаженная улыбка. Троекратный стук в дверь и скрежет ключа в замочной скважине. «Артур!» Лишь одергивает пиджак и себя самого. «Артур!» Из-за угла выходит Фредди в своем парижском костюме (таком новеньком, что еще карманы не распороты) и достает из-за пазухи маленькую коробочку. В ней подарок: галстук-бабочка в горошек. Теперь нужно развязывать старый и завязывать новый. Фредди смотрит на его отражение в зеркале. «Что скажешь, когда возьмешь главный приз?»