Лишь бы не было войны - [57]

БРАТЬЯ-СЛАВЯНЕ!

Вот уже пятьдесят пять лет, как коричневая чума застлала Европу, вот уже пятьдесят лет, как в Европе не осталось в живых ни одного еврея. Мы, евреи, создавшие европейскую цивилизацию, были изгнаны и уничтожены тевтонскими варварами. Кровь еврейских женщин, детей, стариков вопиет о мщении! Вы, русские, должны мстить за нас. Мы, избранный народ, берем вас в свои работники. Это великая честь для вас. Мстите за Аушвиц и Дахау! Убивайте немцев! Не щадите ни женщин, ни детей, как они нас не щадили! Пусть не останется на земле ни одного немца в назидание всем народам. Уничтожьте немцев и весь их крупный и мелкий скот! Мы требуем в союзе с Америкой объявить войну Германии до ее полного уничтожения! Смерть немцам!

ГЕБИМ

Листовку в этот момент читал не один я, на другом конце палаты стоял наш бригадир. Внук Штольца и Обломова, он пришел в ярость и заорал мне – первому попавшемуся:

– Какая тварь это писала?! Убью как собаку! Вальдемар! ты – первый свидетель. Они наложили это, когда все завтракали, а дневальный… Это ведь с него спрос! Кто дневальный?!

В этот момент листовки обнаружили в других казармах, и даже в офицерском корпусе. Старшина ругался на чем свет стоит, называл нас «свинскими собаками» и сказал, что ноги растут из нашего легиона, ибо больше евреев в военном городке не было. Их – всего восемнадцать – едва ли не под конвоем привели в штаб, где они давали объяснение случившемуся и клялись всеми ветхозаветными клятвами, что это не их рук дело. На счастье, германская военная делегация, к приезду которой и была, видимо, приурочена эта акция, не доехала до нашего расположения и повернула в сторону Хабаровска. Полковник – командир в/ч – собрал всех нас на плацу:

– В нашей воинской части произошел отвратительный случай. Невыявленные пока диверсанты распространили печатную продукцию агитационного содержания, разжигающую национальную рознь и пропагандирующую войну с нашими немецкими соседями – страной, дружественной СССР. Этот факт позорен и вреден для репутации нашей воинской части. Я надеюсь, что если у авторов этой порнографии есть хоть капля чести, они явятся с повинной и понесут заслуженное наказание.

После к нам подошел старшина и сказал весьма отчетливо:

– Если какая-нибудь тварь будет здесь вести антигерманскую агитацию, то я ее сам – не возьму за труд – убью как собаку! В казармы, живо!

Все бросились исполнять приказание, а он кивнул мне пройти за ним в штаб нашей учебной части. Я оказался сидящим на диванчике перед дверью его кабинета, а мимо меня постоянно ходили туда-сюда соблазнительные телефонистки с циркулярами (олухи-пацифисты никогда не поймут, сколь соблазнительна женщина в форме, которая обозначает её формы лучше любого купальника – куда им! им бы полохматее и поблохастее!) Мое ожидание длилось целую вечность: к старшине заглянул его сослуживец, и они в течение получаса никак не могли расстаться – едва сослуживец подходил к двери и открывал ее в коридор, а я делал определённое движение по направлению к двери, наш старшина находил новую тираду, сослуживец возвращался в кабинет и продолжал разговор. Так повторялось семь или восемь раз. Наконец кабинет разродился сослуживцем нашего старшины, и туда зашел я:

– Легионер Тарнавский прибыл по вашему приказанию!

– Садитесь, Тарнавский. Странная все-таки у вас фамилия.

– Это фамилия моих дворянских предков, товарищ старшина.

– Ах, вот оно что! Да, верно, это они понабрали наших исконных фамилий и заделались Розенбергами и Мстиславами. Ну ладно, речь не об этом… Как вы думаете, Тарнавский, кто из ваших сокурсников мог быть причастным к этой провокации?

– Я сам об этом думал, – ответил я, – но ничего не могу предположить.

– Но вы же общительный человек, как написано в вашем деле…

– Среди тех, с кем я общаюсь, евреев почти нет.

Он встал и прошелся по кабинету, и тут я заметил на полке шкафа слева крупную фотографию женщины неописуемой красоты и трех детишек – так обычно выглядит фотография семьи.

– Поставьте себя на мое место, Вальдемар, – он впервые обратился ко мне по имени. – Вы думаете, что делать мне нечего, как вас муштровать, что нашелся такой «злой дядя», который не дает вам наслаждаться амурской природой и бегать в Благовещенск по девкам.

– Нет, я не столь инфантилен, но я не могу знать, кто совершил эту диверсию.

– Вальдемар, это ужасные люди. Они ни перед чем не остановятся. Вот тут в вашем личном деле написано, что ваша матушка живет в Германии и замужем за полковником люфтваффе. Вы что, пойдете убивать ваших родителей, если так решат эти нелюди?

– Да конечно же нет! Но почему вы думаете, что эту диверсию совершил кто-то из легионеров?

– Я ничего не думаю, но нашему полковнику грозит строгий выговор с занесением в личное дело. Можете идти, Тарнавский…

По дороге в казарму я зашел в отделение связи, где меня ожидало письмо от Виолы. Письмо начиналось вопросом «Как у вас погода?», что означало, что советский Вальдемар уже вернулся из ЮАС. За ужином наш бригадир, разделяя негодование командования, говорил нам:

– Я вот наполовину немец, наполовину русский. Это что же? одна моя половина будет всевать против другой?!