Лирика - [3]

Исполнены той красотой,

Что чувствуем мы за звездой.

Итак, навсегда справедливо

Презренье твое, Израфель,

К напевам, лишенным порыва!

Для творчества страсть – колыбель.

Все стройно в тебе и красиво,

Живи, и прими свой венец,

О, лучший, о, мудрый певец!

Восторженность чувств исступленных

Пылающим ритмам под стать.

Под музыку звуков, сплетенных

Из дум Израфеля бессонных,

Под звон этих струн полнозвонных

И звездам отрадно молчать.

Все Небо твое, все блаженство.

Наш мир – мир восторгов и бед,

Расцвет наш есть только расцвет.

И тень твоего совершенства

Для нас ослепительный свет.

Когда Израфелем я был бы,

Когда Израфель был бы мной,

Он песни такой не сложил бы

Безумной – печали земной.

И звуки, смелее, чем эти,

Значительней в звучном завете,

Возникли бы, в пламенном свете,

Над всею небесной страной.

^{Перевод К. Бальмонта (1901)}

СПЯЩАЯ

В Июне, в полночь, в мгле сквозной,

Я был под странною луной.

Пар усыпительный, росистый,

Дышал от чаши золотистой,

За каплей капля, шел в простор,

На высоту спокойных гор,

Скользил, как музыка без слова,

В глубины дола мирового.

Спит на могиле розмарин,

Спит лилия речных глубин;

Ночной туман прильнул к руине!

И глянь! там озеро в ложбине,

Как бы сознательно дремля,

Заснуло, спит. Вся спит земля.

Спит Красота! – С дремотой слита

(Ее окно в простор открыто)

Ирэна, с нею судеб свита.

О, неги дочь! тут как помочь?

Зачем окно открыто в ночь?

Здесь ветерки, с вершин древесных,

О чарах шепчут неизвестных

Волшебный строй, бесплотный рой,

Скользит по комнате ночной,

Волнуя занавес красиво

И страшно так – и прихотливо

Над сжатой бахромой ресниц,

Что над душой склонились ниц,

А на стенах, как ряд видений,

Трепещут занавеса тени.

Тебя тревоги не гнетут?

О чем и как ты грезишь тут?

Побыв за дальними морями,

Ты здесь, среди дерев, с цветами.

Ты странной бледности полна.

Наряд твой странен. Ты одна.

Странней всего, превыше грез,

Длина твоих густых волос.

И все объято тишиною

Под той торжественной луною.

Спит красота! На долгий срок

Пусть будет сон ее глубок!

Молю я Бога, что над нами,

Да с нераскрытыми очами,

Она здесь вековечно спит,

Меж тем как рой теней скользит,

И духи в саванах из дыма

Идут, дрожа, проходят мимо.

Любовь моя, ты спишь. Усни

На долги дни, на вечны дни!

Пусть мягко червь мелькнет в тени!

В лесу, в той чаще темноокой,

Пусть свод откроется высокий,

Он много раз здесь был открыт,

Принять родных ее меж плит

Да дремлет там в глуши пустынной,

Да примет склеп ее старинный,

Чью столь узорчатую дверь

Не потревожить уж теперь

Куда не раз, рукой ребенка,

Бросала камни – камень звонко,

Сбегая вниз, металл будил,

И долгий отклик находил,

Как будто там, в смертельной дали,

Скорбя, усопшие рыдали.

^{Перевод К. Бальмонта (1911)}

ДОЛИНА ТРЕВОГИ

Когда-то здесь был ясный дол,

Откуда весь народ ушел.

Он удалился на войну

И поручил свою страну

Вниманью звезд сторожевых,

Чтоб ночью, с башен голубых,

С своей лазурной высоты,

Они глядели на цветы,

Среди которых целый день

Сверкала, медля, светотень.

Теперь же кто бы ни пришел,

Увидит, как тревожен дол.

Нет без движенья ничего,

За исключеньем одного:

Лишь ветры дремлют пеленой

Над зачарованной страной.

Не ветром движутся стволы,

Что полны зыбью, как валы

Вокруг Гебридских островов.

И не движением ветров

Гонимы тучи здесь и там,

По беспокойным Небесам.

С утра до вечера, как дым,

Несутся с шорохом глухим,

Над тьмой фиалок роковых,

Что смотрят сонмом глаз людских,

Над снегом лилий, что, как сон,

Хранят могилы без имен,

Хранят, и взор свой не смежат,

И вечно плачут и дрожат.

С их ароматного цветка

Бежит роса, бежит века,

И слезы с тонких их стеблей

Как дождь сверкающих камней.

^{Перевод К. Бальмонта (1901)}

ГОРОД НА МОРЕ

Здесь Смерть себе воздвигла трон,

Здесь город, призрачный, как сон,

Стоит в уединеньи странном,

Вдали на Западе туманном,

Где добрый, злой, и лучший, и злодей

Прияли сон – забвение страстей.

Здесь храмы и дворцы и башни,

Изъеденные силой дней,

В своей недвижности всегдашней,

В нагроможденности теней,

Ничем на наши не похожи.

Кругом, где ветер не дохнет,

В своем невозмутимом ложе,

Застыла гладь угрюмых вод.

Над этим городом печальным,

В ночь безысходную его,

Не вспыхнет луч на Небе дальнем.

Лишь с моря, тускло и мертво,

Вдоль башен бледный свет струится,

Меж капищ, меж дворцов змеится,

Вдоль стен, пронзивших небосклон,

Бегущих в высь, как Вавилон,

Среди изваянных беседок,

Среди растений из камней,

Среди видений бывших дней,

Совсем забытых напоследок,

Средь полных смутной мглой беседок,

Где сетью мраморной горят

Фиалки, плющ и виноград.

Не отражая небосвод,

Застыла гладь угрюмых вод.

И тени башен пали вниз,

И тени с башнями слились,

Как будто вдруг, и те, и те,

Они повисли в пустоте.

Меж тем как с башни – мрачный вид!

Смерть исполинская глядит.

Зияет сумрак смутных снов

Разверстых капищ и гробов,

С горящей, в уровень, водой;

Но блеск убранства золотой

На опочивших мертвецах,

И бриллианты, что звездой

Горят у идолов в глазах,

Не могут выманить волны

Из этой водной тишины.

Хотя бы только зыбь прошла

По гладкой плоскости стекла,

Хотя бы ветер чуть дохнул

И дрожью влагу шевельнул.

Но нет намека, что вдали,

Там где-то дышат корабли,

Намека нет на зыбь морей,

Не страшных ясностью своей.

Но чу! Возникла дрожь в волне!

Пронесся ропот в вышине!