Лирика, голос - [2]

Лета, любовь моя.

«Голова – ноги – голова – руки – голова…»

Голова – ноги – голова – руки – голова

Что-то, кувыркаясь, выгова,

Требует старинные права,

Они – многи.

– Как слечу, птицей полечу

Над просторами, свиставшими в груди,

Покупать в любом ларьке по калачу,

Только, тело, ты ладони отведи.

Соскочу, волей покачу,

Косогорами оттаптывая бок,

Огненной пустыни по плечу,

Ледяной долины на лобок.

Я ли, скажи, не колобок?

Бог по сусекам заметал,

Ставил дойти на холодок,

Клал отогреться на металл.

Я – от прабабушки исшел,

Я – от прадедушки исшел,

Я из родительского теста

Взял, что годится, и пошел.

Все расточил,

Лег-опочил,

А просыпаюсь —

Весь осыпаюсь.

Мне пора, я домой

Со страны далече,

Если, тело, ты слегка поослабишь плечи.

Тело же в ответ: милый сын,

Как тогда, всегда: ай лав ю.

Вот тебе нетленной красы

Перстень дедовский —

На руку мою.

«Каждая тварь в нашей округе…»

Каждая тварь в нашей округе

– Цветочна, древесна, кустова —

Стоит на ноге, в ледяной подпруге,

И выхода ждет простова.

Сирень набирается пороху

И крупного синего праха,

И низко проносится – пó руку —

Дыхание смертного страха.

Ива стоит растопыра,

Разбитая, как корыто:

Раззява и простодыра,

Но крестиками покрыта.

Вся дворовáя ботаника

Числится переселенцем,

Просит нелишнего пряника,

Спит под одним полотенцем.

Воздуха мало-мало,

Синь горяча, как сыпь.

…И как упоительно пахнет бензином, мама!

И как удвоительно пахнет бензином, сын.

«В небе праздничном, безразничном, фольговом…»

В небе праздничном, безразничном, фольговом,

В небе жгучем, незапамятном, фольгучем

Видно лестницу, приставленную к тучам,

Сверху донизу исхоженную словом.

И одное семенит,

А другое голосит,

А мое на перекладине качается-висит,

Еле держится,

Скоро сверзится.

Побегут к нему товарищи с расспросами,

Безъязыкими, равно – разноголосыми,

С клекотом, с кряктом:

Как оно? как там?

А в ответ, как колокол, мычат без языка:

– С пятой перекладины такая ммузыка!

«Поезд едет долгой белой горкой…»

Поезд едет долгой белой горкой,

Вдоль нее березки и парковки,

В более не бывший город Горький

Мимо в землю убежавшей Салтыковки,

Мимо улицы Железно-внедорожной,

На нее вовек уже не выдешь,

Взгляд не кинешь на ее порожний,

В трех прудах колом стоящий Китеж,

Cкорый продолжается с повинной,

Тянется-не-рвется пуповиной.

«Ива нежная, шерстистая…»

Ива нежная, шерстистая,

Нас не меньше шестиста

У фисташкового прудика,

У чугунного моста.

Как дома многоквартирные,

Мы поставлены рядком —

Выстрелы грохочут тирные,

Ходят запахи сортирные,

Гром щекочет языком.

Я хотела бы – пожала бы

Руку парку и воде

И дослушала бы жалобы,

Продолжаемые где?

Где твоя-моя прабабушка

Проявляются в любом,

Как мелькающая бабочка,

Платье белом-голубом.

«Что помяни…»

Что помяни,

Того несть.

Снедь – есть, нефть есть,

Кровельная жесть есть,

Одичалая с подпалинами облачная шерсть.

Мне сосед сказал по пьянке,

Что в Москве видали танки:

Они старые, усталые, таких уже не носят —

То одышка, то испарина, то ржавчина, то проседь,

Ходят скромные —

Время темное.

Под Москвой,

Под землей Москвы,

Тоже домы, водоемы, остановочки и рвы.

Там целуются под елками

Подземельцы с подземёлками,

Львы подземные

Спят стозевные.

Над метро

Есть еще метрей —

Много выше и устроено значительно хитрей —

С поездами многоконными, со стеклянными вагонами.

Там душа играет лещиком

И до раннего утра

По составам крутят Лещенко,

Льва меняя на Петра.

Ветры тихие

Липнут к кофточкам,

Но туда не всех пускают, а по карточкам.

Над Москвой,

По-над крышечкой,

Ездит всадник золотой с медной шишечкой,

Тычет копием вслед холопиям,

Конь пугается, фырчит, отодвигается.

Выше плечика,

Дальше плащика —

Небо русское:

Многим узкое.

«Хру-сталь. Стек-ло. Фар-фор. Фа-янс…»

Хру-сталь. Стек-ло. Фар-фор. Фа-янс.

Не задевать. Не кантовать.

Семейное имение пошло в последний пляс:

Трельяж. Диван. Кровать.

Где было место свято, там стало место лысо.

Извозчики и грузчики прогулки заждалися.

На руках, в черновиках,

По коробкам, в ящиках,

В береженых черепках

И уральских ящерках,

В глаженых, залежанных,

С желтым-кружевом

Наволочках сложенных.

То-то заживем! —

Не мое приданое,

Родовое, давное.

Сковорода, сковорода, за скороваркой самовар

Теряют плоть, теряют жар, переезжают навсегда,

Меняют вес – со мной и без.

Тут был сирень. Тут был мигрень.

Селедчатые тополя

Висели косо, набекрень,

И пухом им была земля,

Шурум-бурум, бала-бала,

Вступай, не-я, где я была.

А я – иди, где буду я,

Как занавеска драная,

Светить сплошными дырами

Между двумя квартирами,

Не ветхим рубищем —

Нарядом будничным:

Между живущим будущим

И прошлым любящим.

Песня

В месте злачне-покойне

На пустой колокольне

Под девятое мая

Хорошо-высоко.

Видно дачные сотки,

Сталинские высотки,

Видно всякие виды,

А себя не видать.

Скажет баба солдату:

Кем мы были когда-то,

Под девятое мая

Я сама не пойму.

Дырки, словно на терке,

На твоей гимнастерке,

У моей телогрейки

Руки обожжены.

Как летят самолеты,

Как идут пароходы,

Мы встречаем у трапа

Каждый новый этап,

И у каждого трапа

Нас встречает Утрата

И утроба Утраты —

Как родительский шкап.

…Он ей не отвечает,

Он в ответ промолчает,

Рукавами качает

Он, ключами звеня,

И ложится без боли

На убитое поле

Тень победы, отставшей

От Георгия дня.

«Вот в тетради, лета ради…»

Вот в тетради, лета ради,

Словно в зоопарке,