Лирика - [2]

Зачем надумал жизнь в меня вдохнуть,

Коль мысленно ты сам земной мой путь

Пресек жестоко до его начала? —

(Перевод В. Корчагина)

вопрошает поэт божество в стихотворении «Молитва».

Ему представлялись бессмысленным и неразрешимо противоречивым слияние воедино вечности и преходящей сути явлений. Поэт хочет понять, почему человек, сотканный из элементов бренных, осужденных на исчезновение, призван создателем к таким нетленным действиям, как познание самого себя и вселенной.

Хоть сердце в теле хилом застучало —

Твое изделье мир не увенчало:

Слепил ты кое-как, не на века,

Из грязи — плоть, а душу — из плевка.

(Перевод В. Корчагина)

В течение десятилетий его сознание «одинокого псалмопевца» сражалось с тайнами жизни с упорством, напоминающим легендарную борьбу Иакова с ангелом. Подобно библейскому патриарху, хромавшему всю жизнь из-за полученного в схватке увечья, творчество Аргези, рожденное в борьбе против химеры неведомого, испещрено кровоточащими ранами… Его «Псалмы» — это крик человека, стремящегося к познанию сути божества и его взаимоотношений с человеком и вселенной.

Поэт никогда не соглашался с выдуманным церковным богом, намалеванным на иконах, чей лик произвольно создан людьми:

Ведь, и святых творя, ты пользовался глиной.

Нет, ты не понят ими в дебрях суеты!

Твердят, что видели тебя, что ты

Был с посохом, был с бородою длинной…

(Перевод В. Корчагина)

Лирически отражая поиски другого божества, не того, что наивно представлен в виде старца, восседающего на троне, «Псалмы» восставали против тиранического авторитета церкви на земле. Псалмопевец Аргези, по существу — еретик. Но не будучи, однако, в состоянии отрешиться от божественного начала в объяснении вопросов бытия, поэт продолжает упорные поиски «изначального принципа», поиски бога-творца, которого он представлял себе неким трансцедентным существом, одной из тех неизменных монад, что составляют, по взглядам философов-идеалистов, мироздание, не познаваемое для человеческого разума. Примириться же с непознаваемостью Аргези не мог. Чувство собственного человеческого достоинства породило в поэте смелое устремление открыть опечатанные, замкнутые на тяжелые запоры ворота неведомого. Повторяя бунт Люцифера, иконоборческий демон, живущий в поэте, нацеливает на божество свой лук, намереваясь опустошить небеса:

Я руку на тебя дерзнул поднять.

Задумав разорить твою обитель,

Чуть было власть твою я не похитил…

Неудача попытки лишь усиливает жажду познания.

Во многих псалмах Аргези обращался к не желающим раскрыться небесам то с просьбами, то с упреками, укоряя творца за то, что тот «предал его забвению», умоляя «подать знак». Поэт сетует на то, что «…с тех пор как Новый создан был завет», бог «не преступал мира слез и бед». Не довольствуясь приблизительным познанием, он ищет ясности и, подобно Фоме Неверному, требует от всевышнего явиться ему, «чтобы, нащупав, завопить: „Он есть!“».

Аргези никогда не примирялся с поражениями в своем единоборстве с богом. Прочный оптимизм каждый раз, после тяжелых переживаний, помогал ему подняться на ноги.

Если «Псалмы» и близкие им по содержанию стихи являются лирическим свидетельством упорных, но безуспешных попыток философского осмысления человеческого бытия, то другие стихотворения первого издания сборника «Нужные слова» («Воскрешение», «Бдение с колоколами», «Осенний ветер», «Благая весть», «Горячка») свидетельствуют об обращении к реальному миру. Об этом говорят и многие прозаические произведения Аргези тех лет, такие, например, как «Крылья».

О великих проблемах бытия, о назначении человека Аргези размышляет (прямо или косвенно) и в сборниках «Вечерние стихи» (1935) и «Хоры» (1939), а также в уже упомянутой книге лирической прозы «Что ты, ветер, хочешь от меня?». Но на сей раз угол зрения поэта и основная тональность его стихов иные, чем в «Нужных словах». В лирике Аргези тридцатых годов преобладает чувство духовного умиротворения. Поэт стремится главным образом указать человечеству достойную цель. Как и ранее, он видит смысл существования человека в созидании и самоусовершенствовании. Но в отличие от «Псалмов», теперь уже речь не идет о поисках совершенства где-то за пределами реального мира. Суть многих лирических стихов тех лет можно свести к следующему: смысл жизни — в ней самой, жизнь сама — величественная цель.

Подчиняясь ее законам, человек, подобно всему сущему, выполняет свою высшую миссию. Мы добиваемся внутреннего совершенства и отдаемся служению человечеству не путем умерщвления плоти, а, наоборот, всей полнотою жизни, ее защитой и умножением.

Сборники «Вечерние стихи» и «Хоры» насыщены простой радостью, искренней взволнованностью и нежностью, любовью к природе, ко всему живому, населяющему сады и поля. Стихи эти раскованы, естественны, изобилуют веселыми красками. Приобщаясь и душе ребенка, лирически воскрешая детство человечества, свежее мировосприятие существа, впервые поднявшегося на ноги и увидевшего землю, подобную раю, поэт рисует как чудо то, что он видит в природе. Он любуется зрелищем тысяч пчел, летающих в саду среди цветов, зданиями, искусно воздвигнутыми этими умелыми труженицами, пчелиным роем, налетевшим на еду «маленькой царевны» — дочери поэта: