Лирика 30-х годов - [82]

стаявшая, сильная вода.

Я отныне требую высокой,

неделимой дружбы навсегда.

Счастье

Да останутся за плечами

иссык-кульские берега,

ослепительными лучами

озаряемые снега,

и вода небывалой сини,

и высокий простор в груди —

да останется все отныне

далеко, далеко позади!

Все, что сказано между нами,

недосказано что у нас…

…Песня мечется меж горами.

Едет, едет герой Манас.

Перевалы,

   обвалы,

      петли.

Горы встали в свой полный рост.

Он, как сильные люди, приветлив,

он, как сильные люди, прост.

Он здоровается, не знакомясь,

с населеньем своей страны…

Это только играет комуз —

три натянутые струны.

Это только орлиный клёкот,

посвист каменных голубей…

И осталось оно далеко,

счастье этих коротких дней.

Счастье маленькое, как птица,

заблудившаяся в пути.

Горы трудные. Утомится.

Не пробьется. Не долетит.

Как же я без него на свете?

Притаилась я, не дыша…

Но летит неустанный ветер

с перевалов твоих, Тянь-Шань.

Разговаривают по-киргизски

им колеблемые листы.

Опьяняющий, терпкий, близкий,

ветер Азии, это ты!

Долети до московских предместий,

   нагони меня у моста.

Разве счастье стоит на месте?

Разве может оно отстать?

Я мелодии не забыла.

Едет, едет герой Манас…

Наше счастье чудесной силы,

и оно обгоняет нас.

И пока мы с тобою в печали.

Только счастья не прогляди.

Мы-то думали: за плечами,

а оно уже впереди!

И в осеннем бездорожье,

по пустыне, по вечному льду,

если ты мне помочь не сможешь,

я одна до него дойду!

Илья Авраменко

Еще февраль

Еще февраль, а сырость снега

уже зовет в далекий край,

где дым ойротского наслега,

где над водой грачиный грай,

где хвойных лиственниц отрада,

где гор глухое забытье,

где громогласных рек прохлада —

успокоение твое.

Желаньем радостным томимый,

ты устремляешься туда,

где дышит край, тобой любимый,

где в домнах плавится руда,

где из-под почвы черный уголь

взывает блеском слюдяным,

где по ночам седая вьюга

слепит дыханьем ледяным.

И снова — будто был и не был,

как в первый раз, все видишь ты, —

и степь,

и розовое небо,

и Салаирские хребты.

Холодный рассвет

С низин подул осенний холодок…

Рассвет вставал медлительный и хмурый.

Ночных дождей еще сверкал поток.

На дальний плес, на отмелей песок

туман ложился.

   Плыл рыбак понурый

с ночной рыбалки…

      Вдоль по берегам

кусты толпились, налиты росою.

Но птицы не проснулись, птичий  гам

еще дремал…

   Над водной полосою —

в патронах нерастраченную дробь

мы Томью вниз несли, туда, где с нею

в один речной рукав сливалась Обь,

в местах слиянья густо зеленея.

Мы долго шли,

   пока зеленый след

не затерялся в мутных обских водах,

пока на дальней пристани рассвет

не встречен был сигналом парохода.

На глинистых высоких берегах,

спадавших к водам, над волною низкой

он корпусом белел — такой, казалось,

   близкий.

И флаг на нем, родной отчизны флаг,

алел, приподнят…

   Солнце медным диском

из-за вершин кедровых поднялось,

и осветился лес, как подожженный…

На берег молча вышел сонный лось

и у воды склонился, отраженный

в ее прохладной медленной волне…

И вновь тогда я ощутил природу:

я услыхал,

   как в этой тишине

сквозь губы цедит лось продрогший воду.

Сергей Смирнов

Всем товарищам Смирновым

Не говоря о тезках новых,

В родной деревне у меня

Живет четырнадцать Смирновых,

Моя родня и не родня.

А школа сельская!

И снова

В уме проходят ярче снов —

Сперва Смирнов,

Потом Смирнова,

Потом еще один Смирнов.

И где, скажите, нет Смирновых?

Они в полях,

Они в садах,

В лесах сосновых, не сосновых,

Во всех союзных городах.

Они заведуют цехами,

Рисуют, пашут и куют,

И занимаются стихами,

И даже арии поют.

И вдруг конфуз такого рода:

Я из газеты узнаю,

Что недруг нашего народа

Носил фамилию мою.

Губитель дел и жизней новых,

Смирнов, развенчанный судом,

Мою фамилию Смирновых

Покрыл позором и стыдом.

Я это чувствовал не просто:

Я замышлял,

Не утаю,

Из-за него, из-за прохвоста,

Менять

Фамилию свою.

Но предо мной возникли снова,

Они возникли ярче снов,

Сперва Смирнов,

Потом Смирнова,

Потом еще один Смирнов.

Родня возникла постепенно,

Мой дед, когда-то полный сил,

Который гордо и степенно

Мою фамилию носил.

Он жито сеял,

Избы ставил,

Он первый был на молотьбе

И только светлые оставил

Воспоминанья о себе.

И моментально стало ясно,

Чего сперва не мог понять,

Что я хотел совсем напрасно

Свою фамилию менять.

Случись такая перемена,

И было б ясно до конца,

Что это явная измена

Отцу и родичам отца.

Нет, всеми силами своими

Клянусь на будущие дни

Хранить фамилию

Во имя

Моей родни и не родни!

Во имя нас,

Собратьев новых,

Хранящих родину, как дом.

Во имя армии Смирновых,

Живущих

Правильным трудом!

Друзьям

Я, признаться, рос довольно вяло.

Был застенчив, до обиды мал,

Плакал над задачами, бывало,

Круглый год лекарства принимал.

Наконец

Домашнее убранство

Надоело, словно скрип дверей.

Захотелось ветра и пространства,

Плеска рек и рокота морей.

И уехал я без сожаленья.

Колесил, покуда не устал.

И, своим родным на удивленье,

На метро

   буравить землю стал.

После смены, выйдя из забоя,

Вытер лоб, который был в росе,

И впервые землю под собою

Ощутил во всей ее красе!

Это чувство было, как находка.

По столице шел, не семеня:

Крупная,

Хозяйская походка

Стала появляться у меня…

У меня имущество такое:

Новый паспорт,

Воинский билет,

Патефон, не знающий покоя,

Чемодан весьма почтенных лет.

Первые предметы обихода: