Лирика 30-х годов - [7]

Близкий прокофьевскому по силе экспрессивно-эмоционального чувствования мира талант Павла Васильева представляет собой одно из самых ярких и самобытных поэтических явлений 30-х годов. Его поэзия сочетает в себе романтически возвышенные и драматически напряженные переживания, сюжеты и конфликты.

Лирика Павла Васильева — это лирика страстного отношения к жизни, лирика восторга и гнева, открытой любви и нескрываемой ненависти. По своей искренности она родственна есенинской поэзии. Но в отличие от лирики Есенина с ее «половодьем чувств», психологических нюансов, воспоминаний и предчувствий, в стихах Павла Васильева господствует половодье красок, звуков, буйство жизненной плоти. Это поэзия упруго пульсирующей жизненной силы, поэзия энергичного действия и физиологически полноценных ощущений. Если поэт рисует «портрет» животного, то он приобретает черты осязаемой скульптурности, физически зримой картины:

Чиста вороная, атласная масть.

Горячая пена на бедрах остыла,

Под тонкою кожей — тяжелые жилы.

Чеканная поступь граненых копыт…

(«Конь»);

или:

Захлебываясь пеной слюдяной,

Он слушает кочевничий и вьюжный,

Тревожный свист осатаневшей стужи,

И азиатский, туркестанский зной

Отяжелел в глазах его верблюжих.

(«Верблюд»).

Если Васильев рисует пейзаж, то он наполнен густыми красками и запахами, звуками и светом; мы слышим табунный топот по «стертым» степным дорогам, ощущаем «тяжелое солнце», повисшее над степью, «горячий и суровый» ветер, горький полынный запах, видим, как «Степной саранчой» на юг пролетают дикие кони… («Киргизия»).

Если это портрет любимой женщины, то он предстает в его стихах во всей своей естественной живой плоти:

И еще прошеньем прибалую —

Сшей ты, ради бога, продувную

Кофту с рукавом по локоток,

Чтобы твое яростное тело

С ядрами грудей позолотело,

Чтобы наглядеться я не мог.

Я люблю телесный твой избыток,

От бровей широких и сердитых

До ступни, до ноготков люблю,

За ночь обескрылевшие плечи,

Взор, и рассудительные речи,

И походку важную твою.

(«Стихи в честь Натальи»).

В этой увлеченности П. Васильева «натурой» в умении передать ее почти зримо и осязаемо — одно из характернейших и сильнейших свойств его поэзии. Однако было бы совершенно несправедливым, как делала вульгарно-социологическая, ханжеская критика, видеть в этой физиологической полнокровности образов, картин и портретов Павла Васильева признаки грубого натурализма, лишенного духовного начала, нравственно возвышенного содержания. Так, в стихотворении, только что процитированном, поэт не только лепит реалистически сочно очерченный образ любимой женщины, не только передает чувственность натуры, но и создает обобщенный образ русской красавицы, в известной мере идеал женщины, каким он предстаёт, например, в многочисленных народных песнях:

Прогуляться ль выйдешь, дорогая,

Все в тебе ценя и прославляя,

Смотрит долго умный наш народ.

Называет «прелестью» и «павой»

И шумит вослед за величавой:

«По стране красавица идет».

Так идет, что ветви зеленеют,

Так идет, что соловьи чумеют,

Так идет, что облака стоят.

Так идет, пшеничная от света,

Больше всех любовью разогрета,

В солнце вся от макушки до пят.

Этот типично Васильевский образ многими своими чертами близок народно-поэтическому. У васильевской, героини и «взор и рассудительные речи», и «величавость», и «походка важная» и другие черты — не внешние, они передают идеал зрелой земной красоты, женщины, способной и в любви, и в труде быть сильной и красивой, — той, которую воспел еще Некрасов: «Пройдет — словно солнце осветит; Посмотрит — рублем подарит!». Именно такой идеал женщины «с красивою силой в движениях» и «спокойною важностью» во взгляде, походке и вместе с тем с решительностью («Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет!») воспевает Васильев. И совершенно не случайно он далее, вспомнив Некрасова и «Калинушку», противопоставляет этот идеал «шлюхам из фокстротных табунов».

Так почти везде у Павла Васильева. «Натура», плотность и весомость поэтического образа не заслоняют нравственный идеал, нравственную оценку, но с огромной силой подчеркивают авторскую позицию, пишет ли он о степных просторах, о любимой или о схватке социальных сил. Васильев не любит расплывчатые, неуловимые поэтические образы, отвлеченные пейзажи, обтекаемых героев. «Люди у Васильева всякие, — справедливо замечает Сергей Залыгин, — диковатые, жадные и алчные, жестокие и свирепые, благородные и увлеченные, нет только среди них людей пустячных, безликих, двойных и тройных. Люди, у которых даже внешность полностью соответствует их внутреннему складу»[8]. Это относится и к эпосу, и к лирике поэта.

Лирический пафос стихов П. Васильева определяется не только повышенной, часто обнаженной предметностью образов, но и не менее обостренной социальностью. Мироощущение и миропонимание поэта, при всей их порой противоречивости, неотделимы и обнаруживаются в его произведениях всегда определенно, резко, энергично.

П. Васильев был буквально полонен грандиозностью масштабов и интенсивностью энергии, с какими страна переделывала свой облик. Ему по душе была наступательная сила нови. Особенно увлеченно писал Васильев о преобразовании природы, строительстве городов, о мужественных и сильных людях («Турксиб», «Путь в страну», «Павлодар», «Повествование о реке Кульдже», «К портрету Р.» и др.). Прошлое и настоящее в лирике П. Васильева всегда в борении — пишет ли он об открытых схватках социальных сил или о внутренних переживаниях героя. Это придает особую напряженность его пейзажной и любовной лирике («Анастасия», «Сердце», «Расставанье» и др.).