Лирика 30-х годов - [57]

на русских полянах — цветами

и пеной морской на морях.

Он в небо залезет ночное,

все пальцы себе обожжет,

но вскоре над тихой Землею

созвездие Лиды взойдет.

Пусть будут ночами светиться

над снами твоими, Москва,

на синих небесных страницах

красивые эти слова.

«Если я заболею…»

Если я заболею,

к врачам обращаться не стану,

обращаюсь к друзьям

(не сочтите, что это в бреду):

постелите мне степь,

занавесьте мне окна туманом,

в изголовье поставьте

ночную звезду.

Я ходил напролом.

Я не слыл недотрогой.

Если ранят меня в справедливых боях,

забинтуйте мне голову

горной дорогой

и укройте меня

одеялом

в осенних цветах.

Порошков или капель — не надо.

Пусть в стакане сияют лучи.

Жаркий ветер пустынь, серебро водопада —

вот чем стоит лечить.

От морей и от гор

так и веет веками,

как посмотришь — почувствуешь:

вечно живем.

Не облатками желтыми

путь мой усеян, а облаками.

Не больничным от вас ухожу коридором,

а Млечным Путем.

Борис Ручьев

Отход

Эй, прощай, которая моложе

всех своих отчаянных подруг.

А. Прокофьев

Прощевай, родная

   зелень подорожья,

зори, проходящие

   по ковшам озер,

золотые полосы

   с недозрелой рожью,

друговой гармоники

   песенный узор.

На последней ставке

   нашего прощанья

трону всем товарищам

   руки горячо.

Сундучок дорожный,

   с легкими вещами,

бережно и ловко

   вскину на плечо.

И тогда в минуту

   самую отчальную

проводить за улицы

   да за пустыри

выходи, которая

   всех подруг печальнее,

в распоследний, искренний

   раз поговорить.

Дорогая, слушай…

   До своей околицы

наскоро парнишку

   не ходи встречать.

От тоски по городу

   тихая бессонница,

манит город молодость,

   новью грохоча.

Говорят соседи

   с легкой укоризной:

«Незачем парнюге

   ехать далеко,

бейся лучше как-нибудь

   на своей отчизне,

вечно же не будешь

   робким батраком».

Только я, упрямый,

   с испокони знаю вас.

Надоело хаты

   собственной гнилье,

не могу монетой

   шляться по хозяевам,

может, город силу

   верную вольет.

Может, не встречаться нам

   с прежнею улыбкою,

ты мои из памяти

   выметешь слова,

песни колыбельные

   будешь петь над зыбкою,

моего товарища

   мужем называть.

Только помни, близким ли

   далеким часом,

если пожалеешь,

   что не шла со мной,

встречу прежним, ласковым

   парнем синеглазым,

славной да хорошею

назову женой.

………..

Осыпая слезы

легкие, как заметь,

девушка осталась

   у родных краев…

………..

Принимай парнишку

   с синими глазами,

город дымноструйный,

   в ремесло свое.

Песня

За окнами сутемь

прессуется тесно,

заря западает

за облачный дым,

когда гармонисту,

водителю песни,

гармошка свои

открывает лады.

И песня плывет

по ковыльному следу

тосклива,

как русская старина.

Про горы златые

гармоника бредит,

про полные реки

хмельного вина.

   Забыл, видно, парень

   и удаль и грохот,

Борьбу и постройку

   победной эпохи.

И, выправив звона

   хороший полет,

по старому руслу

   надрывно ведет.

Мы слушали долго

   и парню сказали!

«Довольно гармонику

плавить слезами.

Сыграй-ка,

раздумье по-новому взвесив,

про наши участки,

ударные дни

хорошую песню,

веселую песню,

которая бодрости

ладом сродни.

Чтоб каждый

за доблесть, за славу, за стойкость

пришедший и строящий

Магнитострой,

от песни

с улыбкою вышел к постройке

и стройку же

родиной сделал второй».

   Парнишка спокойно ответил тогда,

что песен таких

   не сложили года.

И только гармошка

   с тоскою молчала,

что сорвано песни старинной начало.

Но молча лады

   тяжело сберегать

— парнишка запевку

     берет наугад.

И вот по бараку

весной полуденной

размерами марша

проходит крутая

штурмовая песня

о первой, о конной

спокойствием бодрости,

дробью атак.

Она закачалась

чеканно, игриво,

но скоро настойчивей,

выше, грузней,

пошла по бараку

гремящим наплывом,

сроднившись с губами

поющих друзей…

За окнами вечер…

   Рванули сердито

гремящие горы

   пальбой динамита,

ночная работа

   и с песней и с нами

сливается грохотом,

   звоном, огнями.

Полночным призывом

   тугая сирена

зовет отдохнувшую

   новую смену…

Гармоника сложена. В смену пора.

А песня походкою правит,

и стройка встречает безусый отряд

участком усилий и славы.

И песни водитель — бетонщик в строю

(по бодрости вызнать нетрудно)

назвал повечернюю песню свою

достойную доблести будней.

Сказка о синем самолете

Сердце,

   окрыленное биеньем,

сказка скоролетная моя…

Синий-синий. Крылья легче теней,

с дымчатой резьбою по краям.

Бьют часы на круглых башнях славы,

и в дыму земные округа.

Я сходил на городских заставах

и на океанских берегах.

И скажу с закрытыми глазами,

что плывут к Архангельску суда,

доспевают яблоки в Казани,

в Астрахани сохнут невода;

дятлы ходят на плотах и срубах,

руды тают в кованых печах,

и встают селения под трубы

птичьим перелетам до плеча.

Я летел от пресных рек заката

в хвойные сибирские леса

и, познав, чем родина богата,

золотом на крыльях написал:

лист деревьев, барки, ледоколы,

самоцветы солнца и луны,

рыб хвостатых, падающий колос,

птиц летучих, певчих, водяных,

все плоды — от яблока до груши,

хлеб ржаной и радуги вина,

ленты рек, крутые гребни суши,

городов железных имена.

Я летел на гром и на знамена,

на костры, на дым, на голоса,

но друзей душевных поименно

я не мог на крыльях записать.

Не хватало золота и счета —

Я поклялся вечно знать в лицо

мудрых рыбаков и звездочетов,

вечных горновых и кузнецов.

Петь меня строители просили,