Линия перемены дат - [40]

— Еще нигде. Я ведь только вчера прибыл теплоходом и ночевал в парке.

— Знакомых у вас нет, как вы говорите. Так при вас ведь денег обнаружили около десяти тысяч. Сумма больше, чем достаточная, чтобы поместиться в гостинице. Кстати, откуда у вас такие деньги?

— Вот потому, что со мной были такие деньги, я и не рискнул идти в гостиницу. А положить на сберкнижку не догадался, — отвел он возможный вопрос следователя. — Ну, а такие деньги у меня оказались после ликвидации моего холостяцкого хозяйства. Конечно, когда распродавался на рынке, мне всучивали разные бумажки. А я их менял в магазинах на сторублевые, — словоохотливо повествовал Пряхин, мысленно благодаря тех, кто вручал ему деньги разных серий и номеров.

— Допустим. А как же так: ведь вы заходили в дом № 63 по Озерной улице. Вас видел все тот же Иванкевич. Ставку?

— Да, я забыл сказать об этом. Я хотел устроиться на ночлег у одного старика. Мне указали на него на рынке, как на одинокого инвалида. Отказал старик.

«Ты не так прост. Дрессировали тебя, как видно, немало, — подумал Трофимов. — И все-таки ты боишься. Значит, где-то есть трещина», — а вслух закончил:

— Вот что, Пряхин, буду называть вас так. На следующем допросе я задам вам первый вопрос такой: когда и при каких обстоятельствах вы были в Промышленном поселке? Кроме того, вам придется поделиться со мной некоторыми деталями своей жизни, в частности, в Сибирске, — откровенно улыбнулся Трофимов, видя, как порозовели кончики ушей Пряхина.

— Подумайте над этим на досуге. — Трофимов позвонил. — Уведите его.

Работа советского следователя — это война, точнее поединок с врагом. Поединок, в котором противники неравно вооружены. Вначале следователь вооружен слабее: ведь он не может знать о преступлении больше, чем тот, кто совершает это преступление. Но чем дальше идет этот поединок, тем точнее благодаря помощи советских людей и профессиональным навыкам становятся знания следователя, и тогда преступник начинает сдавать позиции. Силы неравны. За следователем стоит народ и вся мощь нашего великого государства. У следователя — правда и долг. Преступник — одинок, он изолирован в нашей среде. И сознание этой изоляции, его положение вне общества, как бы ни был опытен и бесстрашен преступник, заставляет его нервничать, колебаться. Его бесстрашие — это бесстрашие отчаяния. И тогда он становится подобен волку во время облавы: кольцо доказательств сжимается, он мечется в этом кольце, ища выход и все более теряя самообладание. Версии, выдвигаемые им, разваливаются, и тогда умный преступник устремляется в оставленное ему отверстие. К правде, к признанию. Он понимает, что его признание рассматривается как самооценка своих действий, первый шаг раскаяния.

Отпуская Пряхина, Трофимов знал, что все это время его противник будет мучиться, стараясь угадать: что же известно следователю? Пусть думает…

— Итак, продолжим нашу не совсем удачную позавчерашнюю беседу. Я повторяю вопрос: когда и при каких обстоятельствах вы были в Промышленном поселке?

— Я твердо заявляю вам, что там никогда не был.

— Понятно… — Трофимов позвонил. — Пригласите, пожалуйста, сюда этих граждан, которых я попросил присутствовать. Да, всех четырех.

Пряхин беспокойно поглядывал на вошедших. «Нет, никого из них я никогда не видел. Следователь просчитался. Почему двое из них одеты почти так, как я? Наверное, случайность», — успокоил он себя.

— Попросите Кондакова.

В комнату вошел невысокий широкоплечий юноша с забинтованной головой.

«Да, это конец. Как же я сплоховал? Ведь на тренировках ударом кастета убивал быка… Спокойно, спокойно. Он один. Этого мало. Каждое сомнение, по советским законам, толкуется в пользу обвиняемого»… «Советская молодежь совсем не похожа на известную вам молодежь Соединенных территорий. Будьте осторожны…», — вспомнил Пряхин слова Лисовского.

Жаль, что Трофимов не увидел лица Пряхина в этот момент. Старший следователь обратился к юноше:

— Вы вызваны для опознания личности. Я предупреждаю вас, свидетель Кондаков, что вы обязаны давать правдивые показания. Вы будете нести уголовную ответственность за дачу заведомо ложного показания. Понятно это?

Юноша серьезно кивнул головой.

— А теперь посмотрите на этих трех людей в одинаковой одежде.

Кондаков шагнул вперед. Мельком оглядев двоих, стоявших рядом с Пряхиным, юноша посмотрел прямо в лицо Пряхина. Тот видел, как сначала расширились, затем сузились черные угольки в глазах юноши. От этого взгляда стало не по себе.

Юношески круглое лицо Кондакова будто приобрело какие-то твердые, безвозрастные черты. На челюсти заиграл желвак. Юноша придвинулся к Пряхину. Тот инстинктивно отбросил голову назад.

«Нет, от этого не жди ошибки и пощады», — мелькнуло в голове Причина.

— Он, — отрывисто бросил, словно плюнул в лицо Пряхина, Кондаков.

— Вы не ошибаетесь?

— Нет. Я узнаю его по форме носа, усам, цвету глаз и бровей, по росту. Только одет он был тогда по-другому…

Когда понятые, участвовавшие в опознании, подписали протокол и вышли, Трофимов подошел к Пряхину.

— Не хватит ли запираться. Вы опознаны.

— Этот мальчишка лжет. Мало ли что ему взбредет в голову.