Линия перемены дат - [24]

— Вот это ты врешь, парень. Это наше дело. Смотри на меня, не виляй, — лицо сигнальщика было, против обыкновения, серьезным. В эту минуту товарищ показался Алексею гораздо старше его, Перевозчикова. — Ты думаешь, никто не видит, как ты увлекся этой, — кивнул он подбородком в сторону домиков маячников. — Тоже мне тайна. Да эту тайну скоро будут знать все медведи в окрестной тайге. Вот ты мне говорил как-то: заочницы у Григорьева. Заочницы… — передразнил он интонацию Алексея. — Я тоже психовал. Так у тебя ведь не то, Леша. То, что ты делаешь, всех касается. Вон бабам ты уже попал на язык. Кажется, только один Федосов молчит. Да и ему, наверное, видно. А ведь ты не знаешь его, Лешка. Помнишь наш разговор у трапа, когда ты на меня надулся. Я присматривался к нему. Хороший он, порядочный человек. Но и ты ведь наш друг. И мы болеем за тебя. Видим, что с тобой делается. И ждем, когда же у тебя совесть проснется.

— И не дождетесь ничего. Знаешь что, сигнальщик? Кончай эту болтовню. Все ясно. Вам делать нечего. Занялись бы, что ли, книгами, чем трепаться о чужой совести.

— Ты не учи нас, что делать. Сами не дурнее тебя. Займитесь книгами!.. Тоже профессор, — презрительно протянул он, — ты, что ли, один читаешь? Только другие воображают меньше. Я не ссориться с тобой пришел. Дело хочу сказать. Ответь сначала: есть у тебя товарищи на посту или нет?

— Ну, есть.

— Кто?

— Да все товарищи, — удивленно ответил Перевозчиков. — Постой, постой. Чего ты затеял этот разговор? Не отвечаешь? Значит, делать нечего. — Перевозчиков улыбнулся, притворно зевнул и захлопнул книгу, с досадой чувствуя, что притворяться он не умеет и товарищ насквозь видит его показное равнодушие к этому разговору. — Ну, ты куришь, а я человек некурящий, делать мне здесь нечего. Пойду.

— Ты уж посиди, сделай милость, — в тон ему, фальшиво-ласковым голосом ответил Григорьев. — Разговор-то еще не состоялся.

— Он и не состоится, сигнальщик, зря надрываешься.

— Нет, разговор будет. Сегодня. Отвечай прямо. — Григорьев тоже встал и загородил дорогу Перевозчикову. Невысокий и коренастый, он немного исподлобья смотрел на Алексея. Тот почувствовал: разговор все-таки состоится. Видимо, поняв колебания товарища, Григорьев почти скомандовал:

— Садись. Ты мне ответишь на один вопрос. Не ответишь мне — все равно придется отвечать всем комсомольцам. Ты знаешь, что ломаешь чужую жизнь? Зачем? — последний вопрос прозвучал угрожающе.

Перевозчиков поднялся.

— Ну, знаешь… Подрасти немного, потом берись командовать. Дай дорогу. Дай дорогу, воспитатель. — Он решительно отодвинул сигнальщика и пошел в кубрик.

Со злостью толкнув двери, Перевозчиков увидел стоявшего перед зеркалом у противоположной стены молодого матроса Пермитина. Мельком заметил, как Пермитин, лихо сдвинув на правый висок бескозырку, старался прислюнить беспорядочно торчащие, еще не успевшие отрасти льняные волосы над ухом. В другое время Алексей непременно пошутил бы над салажонком. Но теперь ему было не до этого. Кроме Пермитина, в кубрике никого не было.

Завидев старшего, Пермитин одел бескозырку по-уставному и, пряча пылающее лицо от Алексея, начал суетливо перебирать вещи в рундуке.

— На вахту, что ли? — безразличным тоном спросил Перевозчиков.

— Так точно! — помня, что Алексей — заместитель начальника поста, ответил молодой матрос.

После неприятных слов Григорьева хотелось побыть в одиночестве. Алексей нетерпеливо смотрел на все еще ковырявшегося в рундуке Пермитина.

— На вахту опоздаете, — выпроваживая Пермитина, заметил он. Замечание старшего насторожило молодого матроса. Он беспокойно посмотрел на ходики, рывком закрыл дверцу рундука, впопыхах прищемив край чего-то белого, и побежал к выходу. По дороге в спешке задел табурет, безнадежно махнул рукой и выбежал.

— Зря я так с парнем, — подумал Алексей, и мысли его вернулись к разговору с Григорьевым.

— А ведь Петро в чем-то прав, наверное, — подумал радист. — Зачем это вмешательство в чужую жизнь? Но какую? Он говорил: «Ты знаешь, чью и какую жизнь ты ломаешь». Чью? Этого мрачного пропойцы Федосова? Разве он подходящий муж для Зои? Зоя… Алексей никогда не осмелился еще назвать ее так, хотя в бессонные ночи, ворочаясь на узенькой жесткой койке, радист часто ловил себя на том, что губы его, помимо воли, шептали это имя. Без официального «Александровна».

— Как она могла пойти за такого? Не верю я ее объяснениям. Неправда это. С горя, наверное, пошла. А какое у нее может быть счастье с этим человеком, с этим грубияном… — Алексей с ненавистью представил себе сутулую фигуру механика и сразу же рядом возник дорогой образ светловолосой, нежной и такой хрупкой женщины — жены этого человека. — В чем здесь дело? Как она могла?

Когда ты остаешься наедине с собой и тебя не связывают никакие условности, легко впасть в отчаяние. Алексей приник к подушке, потом яростно начал мять и колотить ее. Поднялся, округлившимися глазами посмотрел на ходики.

— Что же это я делаю?

Немудреный механизм на стене исправно качал хвостом маятника. Солнечный лучик не поспевал за маятником, и Алексею показалось, что медный диск ходиков насмешливо подмигивает. Ходики приговаривали: тик-так, тик-так, ду-рак, так-так, ду-рак… тик-так.