Линия красоты - [72]

— Ладно. — Уани отступил и быстро расстегнул ширинку.

— Милый, нас же ждут…

Но Уани так на него смотрел, требование в его взгляде так слилось с мольбой и подчинением, и сама мысль, что этот надменный красавец нуждается в нем, что Ник посвящен в его любовные секреты, так возбуждала, что Ник опустился на колени, взял его в руки и, расстегнув, спустил на нем до колен строгие, старомодного покроя, брюки…

На пути вниз им повстречался маленький Антуан, которому не терпелось их увидеть — он уже все комнаты обшарил, ища брата. Они еще улыбались, вспоминая, как у них все никак не получалось смыть резинку в унитаз, и мальчик поинтересовался, что это их так развеселило.

— Я показал дяде Нику свои старые фотографии, — объяснил Уани.

— Ага, очень забавные, — подтвердил Ник, тронутый искусной ложью Уани и в глубине души жалея, что в самом деле их не посмотрел.

— А-а, — ответил малыш Антуан. Он, возможно, сожалел о том же.

— Ты лучше сюда взгляни, — сказал Уани и толкнул дверь в комнату над кабинетом.

Это оказалась спальня его родителей. Уани протянул руку к выключателям — и одна за другой вспыхнули лампы, начали автоматически сдвигаться занавески, и откуда-то издалека послышалась «Весна» из «Времен года». Малыш Антуан явно обожал это представление: ему разрешили повторить все сначала, пока Ник с насмешливым любопытством оглядывался кругом. Все вокруг дышало такой роскошью, что он с шутливым неодобрением покачал головой на собственные глубокие следы на ковре. Сияние полировки, блеск позолоты и огромные зеркала на стенах разбавляла примесь вещей постарше, погрубее и получше, быть может привезенных из Бейрута — персидских ковров и обломков римских статуй. На вершине гардероба стояла белая мраморная голова Уани, должно быть, в том же возрасте, в каком сейчас малыш Антуан, с широким и пухлым детским личиком. Она была очаровательна, и Ник подумал: если бы ему предложили в подарок любой предмет в этом доме, он выбрал бы ее. Гардеробные у Бертрана и Моник были разные, и каждая напоминала соответствующий отдел большого универмага.

— Лучше на это посмотри, — сказал Уани и подвел его к большой желтой картине на лестничной площадке, изображающей Букингемский дворец.

— Это Зитт, как я вижу, — сказал Ник, увидев подпись в правом нижнем углу.

— Скорее подделка под него, — ответил Уани.

— Абсолютный кошмар, — сказал Ник.

— Правда? — ответил Уани. — Слушай, может, тебе удастся донести это до отца?

Они спустились в столовую: малыш Антуан бежал впереди, мотая головой и повторяя себе под нос: «Оба-са-лютный кошмар!» — ему очень нравилось, как это звучит. Уани поймал его сзади и по-родственному встряхнул.

Ника усадили между Моник и малышом Антуаном, напротив дяди Эмиля. Поначалу Ник решил, что дядя Эмиль — классический «брат-неудачник», мешковатый и угрюмый: однако выяснилось, что он — зять Моник и, хотя уже несколько месяцев живет здесь, вообще-то проживает в Лионе, где у него какой-то бизнес, связанный с металлоломом. Выслушав эту историю, Ник заулыбался, словно ему рассказали остроумный анекдот: только легкая нахмуренность Уани заставила его заподозрить, что, возможно, после их совместного путешествия по дому он выглядит слишком уж веселым. Мрачного бесцветного похмелья как не бывало — на смену ему, словно по волшебству, пришло нечто противоположное. Вокруг и в голове все сияло и мерцало. Уани сидел бесстрастный, как сфинкс: Ник подивился его самоконтролю и подумал, стоило ли тогда вообще принимать наркотик. Его отец и мать изящно кушали полупрозрачные ломтики лимонов и дольки апельсинов. К цитрусовым в этом доме явно относились по-особому: в кабинете, на столике у стены, Ник уже заметил роскошную горку искусственных лимонов и апельсинов в каменной вазе. Между окон в столовой висел еще один Зитт, изображающий какой-то елизаветинский особняк.

— Вижу, вы восхищаетесь новым Зиттом моего мужа, — заметила Моник с усмешкой, словно у нее самой было об этой картине другое мнение.

— Э-э… да!

— Настоящий импрессионист, правда?

— М-м… да, иногда даже скорее экспрессионист, — ответил Ник.

— Необыкновенно современный, — сказала Моник.

— Смелый колорист, — ответил Ник. — Даже очень смелый…

— А скажите-ка нам, Ник, — заговорил Бертран, расправляя на коленях салфетку и подравнивая лежащие перед ним в ряд ножи, — как поживает наш друг Джеральд Федден?

«Наш» могло относиться равно и к ним двоим, и ко всему семейству, и просто обозначать, что Джеральд и Бертран — на одной стороне.

— О, у него все отлично, — отвечал Ник. — Он в прекрасной форме. Ужасно занят, как всегда…

Бертран не отрывал от него добродушного, но настойчивого взгляда, словно говоря: «Да ладно, мальчик, мне-то можешь говорить все, как есть!» Чувствовалось, что первые полчаса Бертран великодушно позволял гостям забыть о своей персоне, но теперь намерен восстановить свои права.

— Вы ведь у него живете?

— Да. Приехал погостить на несколько недель, а в результате живу у них уже почти три года!

Бертран кивнул и пожал плечами: видимо, для него это было вполне нормально. Возможно, примерно так прижился в доме дядя Эмиль.

— Я знаю, где это. Мы на следующей неделе туда приглашены. На концерт, кажется, или что там будет. С радостью, с радостью придем.