Линия красоты - [131]

Сам он никогда не понимал, следует ли этим гордиться или этого стыдиться, и не знал, что думают об этом женщины (Джемма со вздохом улыбнулась ему).

— Мне посчастливилось, что он выбрал меня, — добавил он.

— М-да… — ответила Розмари с некоторым сарказмом, и Ник сообразил, что разговоры о «счастье» сейчас, пожалуй, неуместны.

— Я хочу сказать, ему ведь отвечали сотни людей.

— Да, ответов было много.

Она снова полезла в сумочку и достала пачку писем, перехваченных толстой резинкой.

— О-о, — сказал Ник.

Розмари стянула резинку и надела себе на руку, чтобы не потерять. Действовала она быстро и уверенно, точь-в-точь как следует секретарше врача. И снова Ника поразило ее сходство с Лео.

— Я подумала, возможно, кто-то из этих людей вам знаком?

— Ну, не знаю…

— Мы хотим им всем сообщить.

— Ты думаешь, он с ними со всеми… — начала Джемма и не договорила.

Розмари аккуратно разложила письма в две стопки.

— Не хотелось бы беспокоить родственников тех, кто уже умер, — объяснила она.

Джемма кивнула.

— Вряд ли я кого-то узнаю, — признался Ник. — Очень маловероятно… — Он еще не освоился с вестью о смерти Лео, и меньше всего ему сейчас хотелось возиться с письмами.

Все конверты были надписаны одной рукой, теми же зелеными, иногда — красными чернилами, словно Лео засыпал письмами какой-то безумный воздыхатель. Снова и снова Нику бросалось в глаза имя: Лео, Лео, Лео. На некоторых конвертах он заметил армейские штампы.

— Вы не удивлялись, что ему приходит столько писем? — спросил он.

— Он говорил, это как-то связано с мотоциклом, с мотоциклетным клубом, — объяснила Розмари.

— Да, в свой мотоцикл он был просто влюблен, — подтвердил Ник, с горечью подумав, что это не просто фигура речи. — Неплохо придумано.

— Вот с этими, перечеркнутыми, он, насколько я понимаю, не встречался.

— Ему даже одна женщина написала, — заметила Джемма.

И Ник принялся просматривать письма — зная, что это бесполезно, лишь из уважения к Розмари, словно подчиняясь какой-то неприятной, но необходимой медицинской процедуре. Читать их было необязательно, однако первые два или три он прочел внимательно и со странным интересом — послания из прошлого от неведомых соперников, пытавшихся отнять у него Лео. Он вглядывался в рукописные строки, хмурясь и покачивая головой, чтобы скрыть свой интерес. Объявление Лео он до сих пор помнил наизусть, в том числе и широкие возрастные рамки: «от 18 до 40». «Привет! — писал Сэнди из Энфилда. — Мне немного за сорок, но я тут увидал твое объявление и подумал: а почему бы не попытать счастья старой канцелярской крысе вроде меня?» Розовой пластмассовой скрепкой к письму была прикреплена фотография плотного мужчины лет пятидесяти. Лео написал на полях: «Дом/машина. Старый?» И позже, видимо, после свидания: «Совсем неумелый». Гленн, «немного за двадцать», из Бэронс-Корта, турагент, сфотографировал себя «полароидом» в собственной квартире и в облегающих плавках. Он писал: «Обожаю развлекаться, особенно в постели! (Или на полу! Или на лестнице! Или… где угодно!)» «Не слишком ли?» — изумился Лео, а, встретившись с Гленном, сделал неутешительный вывод: «Члена под микроскопом не видать». «Дорогой друг, — писал темнокожий, с серьезным лицом, Эмброуз из Форест-Хилла, — мне понравилось твое объявление. Быть может, ты и есть тот, с кем я хотел бы разделить свою любовь». Восклицательные знаки, которыми щедро усеивали свои послания прочие кандидаты, Эмброуз приберег на конечное: «Мира и счастья тебе!» На полях Лео черкнул: «Полная жопа. Зануда страшный» — однако Нику Эмброуз понравился, и он постарался украдкой запомнить адрес.

Ник просматривал письма и передавал их Розмари, а та складывала их в стопку, лицевой стороной вниз, возле кофейной чашки. Чувство новой игры быстро сменилось неприятным ощущением, что в этой игре он проигрывает. Однако от мысли, что всем этим мужчинам Лео предпочел его, Нику становилось чуть легче. Многие письма были нагловаты и развязны, но во всех чувствовалась уязвимость: эти люди умоляли незнакомца проникнуться к ним симпатией, возжелать их, не разочароваться в них при личной встрече. Одного человека он узнал по фотографии и пробормотал: «А-а!», но тут же пожал плечами и сделал вид, что просто прочищает горло. Это был испанец, красивой темной нитью вплетенный в гобелен ранних опытов Ника в гимнастических клубах и ночных барах, ставший для него почти символом лондонского гей-сообщества. Теперь он, должно быть, уже в могиле — Ник видел его на Прудах около года назад, он исходил молчаливым страхом и внушал страх всем окружающим. Теперь Ник узнал, что его звали Хавьер. Тридцати четырех лет. Работал в строительной компании, жил в Уэст-Хэмпшире. Скупые строчки любовного письма превратились в некролог.

Ник отложил письмо и поднес к губам чашку кофе.

— Долго он болел? — спросил он.

— В прошлом ноябре подхватил воспаление легких и едва не умер, но выкарабкался. А нынешней весной все стало… ну, стало совсем плохо. В конце концов он попал в больницу. Десять дней там пролежал, а потом…

— Знаете, он ведь под конец ослеп, — проговорила Джемма как-то неловко, словно из чувства долга напоминая Розмари о том, с чем та так и не смогла свыкнуться.