Лина и Сергей Прокофьевы. История любви - [3]

Лина не узнала человека, который подошел к ней на улице, однако никакой посылки у него в руках не оказалось. Он не был одним из тех, кто следил за ней в автобусах, метро и на улицах, в том числе и на Чкаловской, на которой был ее дом. Как жена, живущая отдельно от мужа – знаменитого композитора, государственная служащая и переехавшая в Москву европейка, поддерживавшая знакомства с иностранными дипломатами и чиновниками, Лина представляла интерес для ОГПУ, НКВД, МГБ и МВД, приставлявших к ней своих малограмотных агентов. Аббревиатуры менялись, но обязанности оставались все те же: арестовывать людей, чьи имена появлялись в списках, и выводить их из квартир, зная, что за закрытыми дверьми в страхе затаились соседи.

Мужчина, одетый в штатское, пришел не один. Его спутникам явно не пришлось месить уличную грязь – черные сапоги сверкали чистотой. Если бы Лина потребовала, чтобы этот человек предъявил документы, он бы их предъявил. Но это не имело никакого значения. Что бы она ни делала, ареста было не избежать.

Лину затолкали в машину и по широкой, безлюдной улице повезли в центр Москвы. Она не вернулась в четырехкомнатную квартиру, в которой прожила двенадцать лет, сначала с мужем, потом без него.

Машина ехала по мрачным городским улицам, и Лина поняла, что случилось худшее. Ее имя появилось в списках на арест, и ее приказали арестовать. Кричать Лина боялась, но у нее хватило смелости спросить: «В чем дело? Почему я в этой машине? Почему вы забрали у меня сумку и ключи? Разрешите хотя бы предупредить детей. Вы не можете просто взять и увезти меня»[3].

Машина проехала мимо Курского вокзала, по Покровке на Лубянскую площадь, сердце советского полицейского государства. В коричневом здании с колоннами, в котором некогда располагалось Страховое общество, теперь был штаб МГБ, Министерства государственной безопасности, заведовавшего огромной системой сибирских тюремных лагерей. ГУЛАГ находился в ведении МГБ. На той же площади, напротив магазина «Детский мир», располагалось грязно-желтое здание в неоклассическом стиле – внутренняя тюрьма. Ворота открылись, пропуская машину во двор, и захлопнулись за ней.

Позже соседи, ставшие свидетелями ареста Лины, рассказали двадцатитрехлетнему Святославу подробности ареста, а девятнадцатилетний Олег своими глазами видел проводимый в квартире обыск и мог только беспомощно наблюдать, как все переворачивают вверх дном. Сохранилась фотография, сделанная после обыска, – на полу валяются бумаги, а Олег, сидя на скамеечке для ног в кухне, смотрит на список изъятых вещей растерянным, непонимающим взглядом. Из квартиры вынесли картины, драгоценности, фотографии, памятные вещи. Забрали рояль Forster, которым дорожил Сергей. Пропали Линино золотое кольцо с изумрудом и картина Натальи Гончаровой. Разбилась пластинка с записью оперы «Богема», когда мешок с пластинками тащили по ступеням. Записи Дюка Эллингтона было решено забрать в следующий раз. Опечатали двери двух комнат, вдвое сократив площадь квартиры.

Святослав с Олегом тщетно просили о помощи друзей семьи. Затем по глубокому снегу добирались до отцовской дачи, чтобы сообщить ему страшную новость. Мальчики много месяцев не виделись с отцом. Он молча выслушал сыновей и, испуганно запинаясь, ответил непонятной фразой: «Что я сделал?»[4]

В тот вечер они с Мирой сжигали в печке иностранные журналы, книги и письма, связанные с его прошлым, – все потенциально опасные свидетельства о «зарубежном» прошлом. Позже Лина решила, что его тоже арестовали.

На протяжении девяти месяцев, сначала на Лубянке, потом в Лефортове, Лину подвергали допросам. Следователи плевали в нее, били, угрожали, что расправятся с ее детьми. В руки и в ноги втыкали иглы. В течение первых трех месяцев ей не давали спать, доводя до грани сумасшествия. Два дня из пяти заставляли стоять согнувшись в узкой камере с низким потолком, пока ноги не начинали дрожать и подгибаться от невыносимой боли. Ее водили на допросы по морозу без верхней одежды. Она слышала, как кричат обитатели тюрьмы, и следователь уверял ее, что она будет кричать еще громче.

Информация об аресте Лины, суде и отправке в лагеря почерпнута из личных писем и других неопубликованных документов, владельцем которых является внук Лины, Сергей Прокофьев-младший, живущий в Париже. Эти документы вместе с содержимым самодельной сумки, в которой хранились ноты, и документами из советских личных дел помогли восстановить детали жизни Лины, о которых она отказывалась вспоминать не только во время интервью, но даже наедине с собой. Также для написания этой книги использовались документы из Российского архива литературы и искусства (РГАЛИ) и архива Сергея Прокофьева в Голдсмитском колледже Лондонского университета, где можно найти тексты интервью и письма тридцатых годов. Большинство архивных источников из РГАЛИ, которые использовались для написания первой половины книги, до сих пор засекречены и недоступны (1929 год, секция номер четыре). Только благодаря специальному разрешению Фонда Сергея Прокофьева удалось получить доступ к этим материалам.