Лина и Сергей Прокофьевы. История любви - [121]

Вернувшись домой, Лина наконец познакомилась с женами сыновей, Надеждой и Софьей. Через два дня Святослав повез еще не вполне пришедшую в себя мать в центр Москвы за справкой о реабилитации. Они пришли в построенный в XVIII веке дом номер 13 по улице Воровского, где на четвертом этаже размещалась Военная коллегия. Чтобы получить справку, Лина сначала должна была дать расписку в том, что будет хранить молчание о годах, проведенных в ГУЛАГе. Чиновник, к которому Святослав обращался по поводу свидания с Линой, сказал по внутреннему телефону одному из коллег: «Найди дело Лины Ивановны Прокофьевой – ну ты знаешь, одно из сфабрикованных». К тому, что ни в чем не повинная женщина провела столько лет в лагерях, здесь отнеслись с цинизмом и равнодушием[554].

Ее первый выход в свет после возвращения в Москву состоялся 24 сентября 1956 года. Лина получила приглашение на концерт, посвященный 50-летию Шостаковича, на котором, среди прочих произведений, исполнялся его Первый концерт для скрипки с оркестром. На следующий день она послала композитору письмо, в котором с неподдельной теплотой благодарила его за оказанную помощь. «Я так счастлива, что могла присутствовать на Вашем юбилейном концерте… В течение долгого времени я была лишена возможности слушать хорошую музыку, и потому этот вечер представляет для меня особую ценность». На фоне чересчур цветистых и подчас лицемерных поздравлений чиновников и коллег слова Лины звучали особенно искренне. В конце письма она добавила, что считает его «замечательным человеком – честным, добрым, отзывчивым и справедливым»[555]. И затем еще раз поблагодарила за внимание.

Эпилог

Оставшуюся часть жизни Лина боялась, что ее схватят на улице, вздрагивала всякий раз, когда рядом останавливалась машина, и по ночам ей снились допросы. Ее освободили из лагеря в 1956 году, из Советского Союза выпустили только в 1974 году, однако Лина никогда не смогла забыть пережитого. Воспоминания преследовали ее до последних дней жизни, которые она провела в чужой больнице в чужом городе – в госпитале Йоханнитер в немецком Бонне. «В больнице у нее время от времени бывали расстройства сознания, во время которых больничные впечатления путались с воспоминаниями о тюрьме и лагерной жизни. Ей казалось, что медсестры и санитары – это переодетые охранники и надзиратели, что уколы, которые ей делают, должны заставить ее в чем-то признаться, что за стеной кого-то избивают, и она начинала громко кричать: «Я ни в чем не виновата, не виновата!..»[556]

Когда Лина вернулась из Потьмы, у нее не было ни жилплощади, ни прописки. Отсутствовали и личные вещи, кроме тех, в которых она приехала, и содержимого двух посылок, отправленных из лагеря. В коробках лежали ноты, фотографии и письма, которые присылали Лине сыновья. Ей не вернули ничего, что было изъято из квартиры после ареста в 1948 году. Денежная компенсация за ущерб оказалась ничтожной. С июля 1956 по 1959 год она периодически жила в двухкомнатной квартире вместе с семьей Святослава, на Чкаловской, в доме 19. В течение первых двух лет после освобождения она также жила на даче, которую Святослав снимал в поселке Поваровка, расположенном к северо-западу от Москвы. Олег с женой и сыном переехал в дом Союза композиторов СССР на Третьей Миусской улице (современная улица Чаянова). Хотя Олег по-прежнему использовал свою старую комнату в качестве студии, в ней официально была прописана Лина. Сын Святослава помнит краски и кисти Олега, а также его удивительно разнообразную коллекцию пластинок с записями джазовой и классической музыки; он помнит аромат кофе, налитого в крошечные чашки, и запах тостов, которые делала по утрам Лина, стены цвета морской волны в ее комнате, веселые занавески и беспорядок – косметика, украшения и одежда, – скрывавший тайну ее постепенного возвращения к жизни.

Ни она, ни сыновья не вернутся в ту первую квартиру на третьем этаже. Она потеряна для них навсегда. В 1959 году Лина получила отдельную квартиру в новом кирпичном доме грязноватого желто-коричневого цвета, рядом с Киевским вокзалом, по соседству с престижными по тем временам сталинскими домами, в которых жили члены правительства и иностранные дипломаты. На Кутузовском проспекте в доме номер 9 она получила однокомнатную квартиру номер 177 с балконом, выходящим во двор. Одна большая комната одновременно играла роль спальни и гостиной. За стеной располагались кухня, ванная и прихожая. Вскоре в квартире стало не повернуться – столько в ней скопилось личных вещей и русских сувениров, купленных в магазинчике на первом этаже. Квартира была заставлена матрешками и тарелками с изображениями сюжетов из русских сказок, повсюду лежали платки с узорами. Лина обедала в ресторане гостиницы «Украина» (теперь эта гостиница в сталинской высотке на Кутузовском проспекте носит название отель «Рэдиссон Ройал»).

Лина получила квартиру благодаря первому секретарю Союза композиторов Тихону Хренникову. Историки склонны нелицеприятно высказываться о Хренникове, и у них есть на то основания – этот человек сыграл свою роль в гонениях на ведущих советских композиторов – в том числе Прокофьева – в 1948 году. Но Хренников поддерживал Лину до и после освобождения из ГУЛАГа и даже написал письмо с просьбой пересмотреть ее дело. Его симпатия к Лине и сочувствие ее тяжелому положению были так же велики, как и антипатия ко второй жене Сергея, Мире Мендельсон, с которой у него неоднократно случались стычки.