Лимонов - [14]

Их ожидания оправдались: там вышла крупная разборка, а Эдуарду с приятелями только этого и было нужно. Все началось на открытой танцплощадке. Горкун пригласил девушку в цветастом платье, с рыжими волосами и пышной грудью. Та танцевать отказалась: от Горкуна несло водкой, и по виду он был как раз тем, кем и являлся на самом деле, – зэком. Чтобы выставиться перед Горкуном, Эдуард подошел к девушке, вынул нож, приставил к ее груди и слегка нажал. Стараясь придать голосу суровую решительность, он произнес: «Считаю до трех, и если ты не пойдешь танцевать с моим другом, то…» Позже друзья рыжей девушки настигнут их в темном углу парка, и когда подоспеет милиция, драка уже перерастет в беспорядочное бегство. Косте и Славке удалось скрыться, милиционеры поймали только Горкуна и Эдуарда. Их повалили на землю и стали бить ногами под ребра и давить сапогами пальцы, чтобы рука не могла держать оружие. Лихорадочно размахивая ножом, Эдуард успел порезать брюки и оцарапать ногу одному из милиционеров. Остальные отколотили его так, что он потерял сознание.

В себя он пришел уже в камере, где пахло так же, как и в любой тюрьме мира, – судьба еще предоставит нашему герою возможность в этом убедиться. Начальник отделения, который его допрашивал, оказался на редкость вежливым человеком и для начала объявил задержанному, что если бы тот был постарше, то за вооруженное нападение на милиционера получил бы вышку. А поскольку он несовершеннолетний, то ему светит лет пять исправительной колонии. Любопытно, как могло бы повлиять на Эдуарда заключение в столь раннем возрасте? Сломало бы или навсегда перевело в разряд уголовников? Или осталось бы лишь одним из эпизодов его бурной жизни? Как бы то ни было, он его избежал, потому что, услышав его фамилию, милицейский начальник поднял брови и спросил: действительно ли задержанный – сын лейтенанта Савенко из НКВД, его старого приятеля, после чего постарался все уладить, похерив дело о вооруженном нападении, в результате чего вместо пяти лет Эдуард получил всего пятнадцать суток. В принципе, получивший такое наказание должен мести улицы, но в милиции его так избили, что он не мог двигаться, и его оставили в камере с Горкуном, на которого смелость подростка произвела настолько сильное впечатление, что он разговорился и две недели развлекал Эдуарда колымскими историями.

Разумеется, если Горкун был на Колыме, значит, обвинялся по уголовным статьям, иначе он не стал бы хвастаться перед мальчишками вроде Эдуарда и его приятелей, которые, в отличие от нас, не питают никакого уважения к политзаключенным. Мало зная этих людей, они считают их либо чванливыми интеллигентами, либо просто дураками, которые позволили себя посадить, сами не зная за что. И наоборот, бандиты для уличных пацанов – настоящие герои, особенно это относится к тюремной аристократии, так называемым ворам в законе. В Салтовке таких не было, зато было полно воровской мелюзги. Горкун не претендовал на звание вора в законе, но он навидался паханов на зоне и много рассказывал об их подвигах, о бешеной отваге и звериной жестокости, считая эти качества достойными восхищения. Главное, чтобы бандит был честным, то есть не нарушал законов своего клана и умел и убивать, и умирать. С точки зрения морали Горкун не видел ничего предосудительного в том, чтобы играть в карты, ставя на кон жизнь соседа по тюремному бараку, а когда партия окончена, пустить ему кровь, как поросенку. Или уговорить его на попытку побега с единственной целью: убить и съесть своего спутника, когда в тайге закончатся съестные припасы. Эдуард слушал Горкуна с благоговением, восхищался его татуировками, с восторгом расспрашивая об истории каждой из них. Дело в том, что русские бандиты, и в особенности сибиряки, не делают случайных татуировок, в этом деле все имеет свой смысл – и сам рисунок, и кто и как его делает. Характер рисунков и их сочетание точно указывают место владельца в иерархии преступного мира; переходя с одного уровня на более высокий, уголовник получает право делать все новые татуировки, постепенно покрывая ими все тело. Но горе тому, кто попытается узурпировать это право: с него живьем сдерут кожу и сделают себе из нее перчатки.

В последние дни заключения у Эдуарда появляется чувство, которое наполняет его душу странной радостью и даже восторгом: стремление ощутить этот восторг снова и снова будет преследовать его всю жизнь. Он вошел в тюремную камеру, восхищаясь Горкуном и мечтая стать таким, как он. Но вышел убежденный – это и приводит его в состояние экзальтации, – что в Горкуне нет ничего особенного и что он, Эдуард, способен пойти гораздо дальше. Со своим лагерным опытом и татуировками его сокамерник может, конечно, произвести впечатление на провинциальных мальчишек, но если к нему приглядеться, то становится ясно, что на великих бандитов он смотрит снизу вверх, даже не пытаясь представить себя на их месте. Примерно так же его отец, жалкий тип, смотрит на тех, кто поднялся выше по служебной лестнице. В этой простодушной готовности знать свое место есть что-то унизительное, Эдуард на это не согласен. Он думает, что быть уголовником – хорошо, и более того, что ничего лучше на свете нет, но при этом убежден, что целить надо гораздо выше: если становиться бандитом, то уж королем, а не шестеркой с ножом в кармане.