Лимонный стол - [8]

Когда провизор Аксель Линдвалл и его супруга Барбро приехали в город, Андерс Боден поднялся с ними на klockstapel и предложил сводить их на Хёкберг. Когда он вернулся домой, Гертруд спросила его, почему он не носит значка Шведского союза туристов.

— Потому что я в нем не состою.

— Им следует сделать тебя почетным членом, — отозвалась она.

Андерс давно научился противопоставлять сарказмам жены педантичность, отвечать на ее вопросы так, словно их смысл исчерпывался прямым значением слов. Это раздражало ее еще больше, но для него было необходимой отдушиной.

— Они, видимо, приятные люди, — сообщил он.

— Тебе все нравятся.

— Нет, любовь моя, не думаю. — Он подразумевал, что в настоящий момент она ему не нравится.

— Ты более взыскателен к бревнам, чем к представителям рода человеческого.

— Бревна, любовь моя, очень отличаются друг от друга.

Прибытие Линдваллов в городок особого интереса не вызвало. Те, кто искал у Акселя профессиональных советов, находили все, что только могли надеяться найти в провизоре: неторопливого серьезного человека, который лестно подтверждал, что все недуги, на которые жаловались страдальцы, опасны для жизни и в то же время вполне излечимы. Он был белобрысым коротышкой, и сплетни бились об заклад, что он растолстеет. Госпожа Линдвалл вызвала меньше пересудов, так как не была угрожающе миловидной или жалкой дурнушкой, вульгарной или элегантной в манере одеваться, развязной или замкнутой в манере себя вести. Она была просто новой женой, а потому ей следовало ждать, пока до нее дойдет очередь. Новоприбывшие Линдваллы жили замкнуто, как и надлежало, однако регулярно ходили в церковь, как тоже надлежало. Сплетни утверждали, что Барбро, когда Аксель впервые помог ей спуститься в гребную лодку, которую они купили в то лето, опасливо спросила у него: «Ты уверен, Аксель, что в озере нет акул?» Но сплетни по-честному не брались категорически утверждать, что госпожа Линдвалл не пошутила.

Раз в две недели Андерс Боден по четвергам отправлялся на пароходе в дальний конец озера проверить, как доспевает древесина. Он стоял у перил напротив каюты первого класса, когда вдруг заметил чье-то присутствие.

— Госпожа Линдвалл! — И при этих словах вспомнил, как его жена говорила: «Подбородка у нее небольше, чем у белки». Смутившись, он поглядел на берег и сказал: — Вон там кирпичный завод.

— Да.

И минуту спустя:

— А вон приют для глухонемых.

— Да.

— Конечно. — Он осознал, что уже показывал ей их с klockstapel.

На ней была соломенная шляпа с голубой лентой.

Две недели спустя она вновь оказалась на пароходе. Ее сестра жила сразу же за Рётвиком. Он осведомился, посетили ли она и ее супруг погреб, где когда-то Густав Ваза прятался от своих датских преследователей. Он объяснил про лес, как его окраска и текстура меняются от одного времени года к другому, и как, даже с парохода, он может определить, какие в нем ведутся разработки, а вот другие увидели бы только стену деревьев. Она вежливо следила за его указующей рукой; пожалуй, и правда, в профиль подбородок у нее был чуточку срезан, а кончик носа странно подвижен. Он понял, что так и не научился разговаривать с женщинами, но прежде это никогда его не смущало.

— Извините, — сказал он. — Моя жена утверждает, что мне следовало бы носить значок Шведского союза туристов.

— Мне нравится, когда мужчина говорит мне то, что знает, — ответила госпожа Линдвалл.

Ее слова сбили его с толку. Критика по адресу Гертруд — желание подбодрить его или просто констатация факта?

За ужином в тот день его жена сказала:

— О чем ты разговаривал с госпожой Линдвалл?

Он не знал, что ответить или, вернее, как ответить. Но по привычке укрылся за простейшим значением ее слов и сделал вид, будто вопрос его не удивил:

— Про лес. Я объяснял лес.

— И она заинтересовалась? Лесом, имею я в виду?

— Она родилась в городе и прежде не видела такого количества деревьев.

— Ну, — сказала Гертруд, — в лесу ведь ужасно много деревьев, верно, Андерс?

Ему хотелось сказать: она проявила к лесу много больше интереса, чем когда-либо ты. Ему хотелось сказать: ты несправедлива к ее внешности. Ему хотелось сказать: а кто видел, как я разговаривал с ней? Но он ничего этого не сказал.

В следующие две недели он ловил себя на мысли, что Барбро — имя прелестной весомости и звучит нежнее, чем… другие имена. Он думал, что от голубой ленты, обвивающей соломенную шляпу, у него веселеет на сердце.

Утром во вторник, когда он уходил, Гертруд сказала:

— Кланяйся от меня крошке госпоже Линдвалл.

Ему внезапно захотелось сказать: «А что, если я влюблюсь в нее?» Он ответил вместо этого:

— Непременно, если я ее увижу.

На пароходе он лишь с трудом выдержал медленный темп обычного обмена приветствиями и принялся рассказывать ей то, что знал, еще прежде, чем они отчалили. О древесине, как она растет, перевозится, распиливается. Он упомянул во всех подробностях нетипичную распиловку и распиловку на четверти. Он объяснил про три части, составляющие древесины: луб, ядро и заболонь. У, деревьев, достигших зрелости, большую часть ствола занимает ядро, а заболонь крепка и эластична.