Лиля Брик. Жизнь и судьба - [3]

Его жена, рижанка Елена Юльевна Берман, была дочерью хорошо образованных и богатых родителей, училась в Московской консерватории (для некрещеной еврейки попасть в эту святая святых тоже требовало немалых усилий), но профессионалом так и не стала, рано «выскочив» замуж и посвятив себя целиком семье. Она помогала мужу отстаивать права соплеменников, подвергавшихся дискриминации, но «еврейская тема» не стала главной в их жизни. Ни на идише, ни на иврите в доме не говорили, зато, не считая, разумеется, русского, в обиходе был беглый немецкий и почти столь же беглый французский, На досуге охотно и много музицировали, устраивали домашние концерты, совместно обсуждали прочитанные книги — их, на разных языках, в доме было великое множество.

Лиля Каган, которой будет суждено остаться в истории под именем Лили Брик, была первенцем в этой интеллигентной московской семье. Она родилась 11 ноября 1891 года (по григорианскому календарю), когда ее матери было всего девятнадцать, а отцу на семь лет больше. Есть версия, что имя ей выбрал отец в честь возлюбленной Гете Лили Шенеман. Трудно сказать, чем привлекла к себе внимание московского-адвоката именно эта муза поэта, но в любом случае очевидно, какой дух царил в семье, какими интересами она жила и какими судьбами вдохновлялась. Пять лет спустя появится на свет еще одна дочь — Эльза. Непривычное для русского уха имя тоже было, конечно, подсказано европейской литературой.

Традиционный быт респектабельного семейства, где жизнь текла по привычным законам, был взорван первой волной тех социальных потрясений, которые вскоре поистине перевернули мир. Интерес к классике сменился увлечением авангардной поэзией, а равнодушие к политике — приобщением к романтике наступающих революций. Дети из либеральных семейств российской интеллигенции тогда повально увлекались фрондерством, и многие из них чуть позже вступили в борьбу с властями.

Лиле было всего тринадцать, когда на каком-то не то митинге, не то бурном собрании вольнодумцев она познакомилась с семнадцатилетним братом школьной подруги Осипом Бриком. Юных гимназистов волновали нешуточные проблемы: права угнетенных, независимость Польши. Кружок по политэкономии, который подростки создали, Ося как раз и возглавил: самый старший из всех, к тому же убежденный марксист! И — что, наверно, еще важнее — жертва гонений. За пропаганду крамолы его успели уже изгнать из гимназии — не слишком, правда, надолго. Кто мог бы предположить, что именно Ося войдет навсегда в жизнь Лили Каган и даст ей не просто другую фамилию, но главное — Имя?

Ей льстило его внимание, но Ося был вовсе не первым, кто пробудил в ней бурные чувства. Не первым и — в то время — не главным. Едва-едва сформировавшись, Лиля стала привлекать к себе мужское внимание, притом отнюдь не юнцов. Еще гимназисткой она ощутила свою безграничную власть над сердцами, которая лишала рассудка, казалось бы, трезвых, имеющих жизненный опыт людей.

Все дошедшие до нас скупые свидетельства убедительно подтверждают: у своих обожателей Лиля вызывала вовсе не платонические, не возвышенные, не романтические, а вполне земные, плотские чувства. Туманивший разум эротический угар настигал даже тех, кто раньше был вполне равнодушен к каким бы то ни было женским чарам. Осознание магии, которой она обладала, не затрачивая при этом для своих неизменных побед ни малейших усилий, определило навсегда ее линию жизни, внушив — с полным на то основанием — убежденность в своем всемогуществе. Устоять перед ней так и не смог ни один (почти ни один!) мужчина, на которого Лиля обращала свой взор.

Вряд ли случайно она засекретила перед смертью свой интимный дневник — именно ту его часть, которая охватывала, казалось бы, самый невинный период человеческой жизни: первые двадцать с чем-то лет. Разрешила читать потомкам все остальное, а на юные годы решительно наложила табу. Вероятно, слишком бурная юность и ранняя молодость не вполне сочетались с тем обликом, который сложился позднее. Который хотелось бы ей сохранить в памяти будущих поколений. Который дал ей возможность и право обрасти массой справедливых и дутых легенд.

Напрасно! В этих банальных и пылких романах нет ничего постыдного а мелькание обожателей без имен и без облика помогает постигнуть хоть какие-то грани загадочной личности, вызывавшей к себе и безмерную любовь, и безмерную ненависть, но никого — до самой кончины — не оставившей равнодушным.

Еще в гимназии говорили о ее литературной одаренности, друзьям и знакомым родители с гордостью читали школьные сочинения Лилички, в которых явственно ощущались глубокие знания, небанальность мышления и вполне самобытный стиль. Могло ли прийти кому-либо в голову, что эрудицией и самобытностью обладала — в ту пору хотя бы — отнюдь не она, а учитель словесности, без памяти влюбленный в нее и выполнявший любую ее прихоть? Он-то и писал те самые сочинения, которые приводили в восторг Лилиных близких.

Поклонники сменяли друг друга, она не успела их всех толком запомнить, и годы спустя, ретроспективно восстанавливая — в дневниковых записях с обратной датой — этапы своих амурных побед, путала очередность, с которой эти поклонники возни кали и исчезали, путала даты и даже, кажется, имена... Ее броская, манящая красота нимфетки, стремительно превращавшейся в женщину, глаза, которые все, не сговариваясь, называли «божественными», «жаркими» «колдовскими», «торжественными», «сияющими», «магнитными», волосы с медным отливом, как у сказочной Суламифи, загадочная улыбка, всем сулившая несбыточные надежды, уравнивали в страсти и давних друзей, и новых знакомых, и даже случайных спутников по дальним и ближним поездкам.