Лиловый (I) - [32]

Острон ничего не мог с собой поделать: на его лице расползлась глупая довольная улыбка, которая никак не убиралась. Ладно еще, что Сафир не может видеть его лица, и его подбородок упирается ей в затылок.

-- Конечно, защитим, -- пробормотал он. -- Знаешь, что... если очень хочется плакать, нужно плакать. Когда умерли мои родители, я плакал целыми днями, -- и рассмеялся. -- Правда, мне было шесть лет.

-- Дурак, -- снова повторила Сафир, но он почувствовал, как она улыбнулась, прижимаясь к нему щекой.

Они еще долго сидели под навесом, обнимаясь, а потом Острон проводил заплаканную Сафир в ее комнату и вернулся к себе. В ту ночь он был совершенно доволен жизнью.

А наутро девушка спустилась в зал снова уверенная в себе и спокойная, будто и не было никаких ночных слез, и, наверное, никто о них и не догадывался.

-- Я сегодня пойду с тобой, -- сказала она Острону. -- Можно? Я хочу посмотреть на ту женщину, Сумайю.

Он опешил.

-- Зачем это?

-- А что, нельзя? Туда пускают только таких, как ты? -- она оскалила зубки в усмешке.

-- Ну, нет, пускают всех, -- озадаченно ответил Острон. -- Наверное. Ну если хочешь, пойдем.

Пока он тренировался под руководством Усмана, Сафир тихонько сидела себе в углу двора и наблюдала. Потом Острон послушно отвел ее на широкую площадку, на которой новобранцы тренировались в обращении с луком. Сумайя уже была там; увидев парня, она вскинула брови.

-- Я же вроде сказала тебе не приходить.

-- Я не на тренировку, -- ответил он. -- Это Сафир. Когда я рассказал о тебе, госпожа Сумайя, она так захотела с тобой познакомиться, что вынудила меня ее привести.

Темные глаза Сумайи глянули на Сафир. Девушка стояла ровно и уверенно смотрела в ответ; Сумайя медленно улыбнулась.

-- Я знаю это выражение лица, -- сказала она. -- Бери лук и становись с краю.

-- Э?.. -- растерялся Острон, но на него уже никто не обращал внимания. -- Сафир, погоди!..

Поздно; девушка уже направлялась к указанному ей месту с решимостью в каждом движении. Острон обреченно вздохнул, сообразив, что она с самого начала это и затевала.

С другой стороны, ладно, что еще не попросила отвести ее к Муджаледу: а если бы записалась в стражи Эль Хайрана, как он?..

Он возвращался назад на постоялый двор, где его уже ожидал Халик, готовый учить парня обращению с двумя ятаганами, когда на широкой улице, ведшей в цитадель, началось какое-то движение. То есть, движение еще большее, чем обычно. Острон уже привычно прижался к стене дома, мимо которого шел: за те два дня, что они жили в Тейшарке, по центральной улице то и дело проезжали туда и обратно какие-то отряды конников, и люди уступали им дорогу.

Как он и ожидал, очень скоро раздалось цоканье копыт по мостовой. Люди, послушно сгрудившиеся по краям улицы, пришли в оживление; когда показался небольшой отряд всадников, -- всего человек пять, -- они вдруг разом стихли и стояли неподвижно, в гробовом молчании, пока верховые ехали в сторону цитадели.

Возглавлял отряд длиннолицый человек в роскошном биште поверх лат. На его голове вместо головного убора был шлем с высоким гребнем, между блестящими нащечниками виднелась рыжеватая борода. Остальные воины, сопровождавшие его, были тоже богато одеты, не говоря уже о тяжелых латах, которые, как уже знал Острон, носили только элитные отряды, и даже на лошадях были надеты багряные попоны с золотым узором по краям.

Когда всадники проехали, будто напряжение спало с толпы единым вздохом; Острон поинтересовался у стоявшего рядом с ним старика:

-- А кто эти люди, дедушка?

-- Ты, видать, здесь недавно? -- старик оглянулся на него и посмотрел ему в лицо, для чего ему пришлось поднять голову. -- Это Мутталиб, наместник генерала Ат-Табарани. И его избранные воины.

-- Почему все замолчали?

-- Потому что никому здесь особенно не нравится Мутталиб, -- пояснил старик. -- Но генерал его слушает и даже объявил своим преемником. Может, конечно, и зря на него наговаривают, ничего дурного за ним не замечено. Но глаза у него какие-то... нехорошие. Ты не обратил внимания?

-- Нет, -- озадачился Острон, пытаясь припомнить, какие были глаза у проехавшего всадника; никак не удавалось, хоть убей, все заслонил этот дурацкий блестящий шлем, привлекавший к себе взгляд, ну и бишт, расшитый серебряной нитью.

Он возвращался домой взъерошенный и взволнованный; Халик уже ждал его под навесом, и когда Острон вошел за калитку, поднялся, осторожно склонив голову, -- в полный рост под навесом он не помещался, -- сделал шаг вперед.

-- Халик, а ты знаешь Мутталиба? -- спросил Острон.

-- Преемника Ат-Табарани? -- безмятежно уточнил Халик. -- Ну, все про него слышали, это точно. Торговец финиками мне сегодня утром сказал, что Мутталиб сейчас в отъезде, вроде как совершает героическую вылазку в Хафиру, чтобы разведать обстановку. А что, он вернулся?

-- Да, вернулся, -- Острон задумался: всадники были не похожи на людей, только что вернувшихся из трудного и опасного путешествия. -- Хм. Один старик сказал, что в городе его не любят, этого Мутталиба.

-- Он всегда был заносчивый, -- рассмеялся Халик. -- Но умный, как это называется?.. Тактический гений, вот. Все пропадал в библиотеке цитадели. Ат-Табарани сам не очень-то грамотный, и это его всегда расстраивало, так вот, потому он очень любит грамотных людей, уважает их. Мне временами казалось, что он незаслуженно поощряет Мутталиба. Теперь, впрочем, сколько лет уж прошло, может, все поменялось.