Ликвидатор - [33]

, и глупо стараться изменить ее. Улучшить, несколько подправить, спрямить извилистые житейские потоки – да. Перекроить, повелевать ею – нет. Учитель знал, что пришло его время…

Юнь Чунь надолго задумался, скорбно глядя на урну.

– Когда я попал сюда, – наконец снова заговорил он, – на мне не было живого места. Я скитался по горам около года. Я так одичал, что мог за горсть риса убить человека. Любого человека – будь то мужчина в расцвете сил, женщина или старик. Я не боялся вида крови – сколько мне пришлось ее увидеть… И в "коммуне", где я колол гранит, и когда решился на побег – я убил трех охранников, а их командира взвода, настоящего садиста, разорвал на куски. И после, уже по пути в горы, мне приходилось убивать. Даже не изза куска хлеба, а просто от страха быть пойманным. От одного только упоминания о ножных кандалах я приходил в ужас и готов был сделать что угодно, лишь бы никогда больше не слышать их сводящий с ума звон.

Отшельник тряхнул головой, видимо прогоняя навязчивые видения. Как мне было знакомо такое состояние…

– По-моему, я тебе не рассказывал, что в свое время я, как и ты, тоже изучал восточные единоборства. В нашей семье у-шу являлось чем-то вроде фамильного наследия и передавалось от деда к отцу, от отца к сыну и дочерям. Но я никогда не применял свои знания на практике. Я был сугубо мирным человеком, интеллигентом. Никогда, за исключением последнего моего часа пребывания в "коммуне". Но в тот момент я уже не был человек в полном смысле этого слова; я был обезумевшим голодным зверем с примитивными инстинктами и неимоверной жаждой самосохранения, присущей всем видам земной фауны.

Старик подошел к отверстию в стене и сел на камень. Свет угасающего дня, падая на строгие сухие черты лица Юнь Чуня, превращал его лицо в демоническую маску. Сверкающий красным, отраженным огнем заката глаз только усиливал эффект нереальности, потусторонности картины.

Я почувствовал, как по спине побежал холодок.

– Отшельник, мой будущий учитель, знал точно, что я убийца, полуживотное: мечась в бреду, я невольно проболтался о своих страшных "подвигах". И тем не менее он вылечил меня, приютил в своей пещере, а затем научил всему, что знал. Я не раз задумывался – как он мог мне поверить? Как мог жить со мной вместе так долго? Его мировоззрение и религия отвергали насилие. Наверное, в его глазах я был кровожадным монстром, драконом. Но он даже словом не обмолвился о том, что ему известно мое прошлое. И лишь когда я, не выдержав давящей лжи, наконец выплеснул правду перед учителем, он выслушал мои горькие признания, а затем спокойно сказал: "Я рад, что ты очистился от скверны. Я ждал этой минуты. А иначе зачем бы мне тратить на тебя свое время? Что касается твоей исповеди… Отвечу кратко: человек не может быть или однозначно хорошим, или абсолютно плохим. Эти качества, как ни парадоксально, мирно уживаются и в душе святого пустынника, и в душе святотатца, срамника и кровожадного разбойника. Нам не дано знать, отчего так происходит. А потому успокойся и запомни все, что я сказал". Теперь ответь мне, русский, мог ли я пройти мимо твоего горя? Мог ли я отказать тебе в лечении, в куске хлеба, крыше над головой? Случись обратное, как бы я мог оправдаться перед своим учителем? Тото…

В пещеру-усыпальницу ворвался последний луч заходящего солнца. Красный туман вмиг расширил каменный мешок до гигантских размеров, и мне показалось, что мы с Юнь Чунем плывем по межпланетному космическому морю и под ногами у нас сверкают звезды.

И впервые за время пребывания в Гималаях на душе у меня было легко и радостно…

Волкодав

У меня "заболел" зуб. Под утро я начал даже подвывать, чем напрочь разрушил и без того хрупкий, настороженный, несмотря на болтающуюся в желудке изрядную дозу алкоголя, сон Мухи. Он мужественно терпел эти жалобные вопли почти до полдесятого утра, а затем едва не пинками выгнал меня за дверь с наказом где угодно отыскать коновала[42] и не возвращаться обратно, пока моя пасть не захлопнется на серьгу.[43]

Я не стал упираться, только демонстративно мычал, согревая ладонью опухшую левую щеку. Может, я и не стал бы скулить по поводу зубной боли, так как мужчине это не к лицу, но из давешних разговоров со своим паханистым "шефом" узнал, что гнилые зубы – его ахиллесова пята.

Потому он и купился на мой несчастный вид, так как и сам не раз лез на стенку, когда воспалялся какойнибудь подлый нерв.

Главным в моем спектакле было сотворить внешние атрибуты зубной боли: красные слезящиеся глаза и перекошенную от флюса физиономию.

Покопавшись в домашней аптечке бабули, я нашел все необходимое, благо спецкурс по городской маскировке и блицгриму меня в свое время заставили выучить как таблицу умножения.

Более того – в картонной коробке из-под импортных сапог, где хранились медикаменты, оказались такие лекарства, что я мог запросто отправить Муху и еще с десяток фраеров в иное измерение как на сутки, так и на всю оставшуюся жизнь.

И до чего запасливы наши люди! У старой вешалки были лекарства даже для крупного рогатого скота.

Нет, все-таки зря мы решили не продолжать строительство коммунизма. С таким багажом, как у бабки, можно пережить и всемирный потоп, и новое иго (но теперь уже не татаромонгольское, а исламское, которое сулят нам некоторые восточные господа), не говоря уже об эре всеобщего благоденствия и счастья…