Лики любви и ненависти - [3]

   — Я уже и так болен, — сказал Поль. И рассмеялся.

   — Я уже умер, — сказал он.

Этьен снова покачал головой и начал спускаться. Поль зашел к себе в комнату, закрыл дверь и стоял не шевелясь.

Он наверняка уже умер. Это произошло и раз и навсегда было признано остальными. И, несомненно, она этого хотела. Но он задержится еще на час, на секунду, на одно мгновенье, на целую жизнь. А потом она сможет говорить о нем так, как говорит о его «бедном отце», добавляя: «мне кажется». Никогда ни в чем не уверена, но при этом абсолютно уверена во всем, в этом ее сила. Именно так она и приговорила его, когда он кашлял и сжимал в зубах мундштук нераскуренной трубки, так что почти перегрызал его.

Он растянулся на кровати и открыл пакетик табака. Потом она выгонит Этьена. Обвинит его, как водится. Но пока не скажет ни слова, выдержит до конца свою непримиримую неуверенность.

   — Я думаю, что мы можем переехать во Францию, Поль. Например, в Монте—Карло. Перемена будет тебе на пользу, и воздух там хороший.

   — Морской воздух? Ты прекрасно знаешь, что морской воздух мне не годится. Все врачи это говорили.

   — А что они понимают? Я думаю, тебе это поможет. К тому же, в горах тебе надоест.

Она подстегивала его недуг. Позднее она скажет: «Он так любил море». И закроется в жуткой тишине собственного бытия, продолжая ворошить тот же пепел, испытывая радость от того, что сумела сохранить все, вплоть до последнего воспоминания.

Он курил и думал о девушке, потом тихо рассмеялся. Господи, до чего она безвкусно одета! Но это было ему на пользу. Мать ни о чем раньше времени не догадается. Новость заденет ее мелкими осколками, как разорвавшаяся бомба. Он продолжал смеяться в душе, грустный и одинокий, не мог успокоиться, лежа на кровати в своей комнате летним вечером, прислушиваясь к собственному дыханию, положив руку на грудь возле сердца.

Позднее, всласть накурившись, он открыл настежь окно, дал сумеркам поглотить себя и уже не захотел никуда выходить. Не захотел пойти посмотреть на порт.

Он снова увидел девушку вечером на следующей неделе, когда возвращался с прогулки.

Надвигалась ночь. Он остановился перед витриной бюро путешествий, и Симона, проходя мимо, отразилась в стекле. Он должен был несколько секунд смотреть на нее, чтобы удостовериться, что это она. Но она была в том же костюме вяло–серого цвета, что и неделю назад, и он узнал бы из тысячи ее нелепую шляпку. Он догнал ее через несколько шагов.

Она не выглядела удивленной.

   — Как поживаете? — спросила она.

   — Шел домой. Не думал встретить вас здесь.

   — Я работаю рядом.

   — Отлично, — сказал Поль.

Они медленно двинулись в одном направлении. Было темно и свежо. После долгой паузы она повернулась к нему:

   — Вы видели снова своих друзей? — спросила она.

   — Нет, никого из них. Впрочем, у меня нет друга. Мать принимает только раз в месяц и только знакомых моего отца.

На углу улицы им пришлось остановиться из–за потока машин.

   — Вы идете туда? — спросила Симона.

   — Я провожу вас, — сказал он. — Мне полезно немного пройтись.

   — Благодарю вас, — сказала она.

Потом продолжила с неуверенной улыбкой:

   — Вы очень хорошо говорите по–французски. Где вы его выучили?

   — Я не учил. Моя мать француженка.

Она покачала головой, явно думая, о чем бы еще спросить.

   — Вы возвращаетесь из порта?

Он взял ее за локоть, чтобы перейти улицу. Она не высвободилась, когда они оказались на тротуаре.

   — Я хожу в порт почти каждый вечер, — сказал он. — Люблю смотреть на море и корабли.

Через несколько шагов он добавил:

   — Наверное, только это я и люблю.

Пожал плечами, словно подшучивая над собой, но с радостью увидел, что она не улыбнулась.

На улице, куда они вышли, прохожих было больше. В темноте светились витрины. Они шли молча, не глядя друг на друга. В этом не было ничего нелепого или пустого. Наоборот. Если она молчала, то только потому, что хотела показать, что придает важность последним его словам.

Она остановилась перед домом постройки начала века с круглыми балконами. Объяснила, что у нее двухкомнатная квартира на третьем этаже.

   — Мы наверняка еще встретимся, как сегодня, — сказал он. — Если вы всегда ходите одной дорогой, мы точно увидимся.

Она нажала на кнопку входной двери.

   — Тогда до скорого, — сказала она.

Она протянула ему руку, но совсем не так, как это было на прошлой неделе.

   — Меня зовут Поль, — сказал он.

   — Я знаю.

Она толкнула дверь и улыбнулась ему, шляпка сползла на лоб.

   — До свиданья, — сказал он.

Она наклонила голову, перо заколебалось, и он зашагал прочь.

   — Поль, — позвала она.

— Да?

Он неподвижно стоял посреди тротуара, и какой–то прохожий прошел между ними. Когда он был далеко, лицо Симоны стало таким, каким оно было у них дома, когда она сидела с матерью в гостиной.

   — А у меня даже кораблей любимых нет, — сказала она.

И вошла в дом.

После этого они стали встречаться каждый вечер. Он ждал ее в один и тот же час перед той же витриной, где она появилась, и провожал домой. Она работала в бюро по обмену валюты. Но она мало говорила о себе, и они молча шли по длинным белым сентябрьским тротуарам, иногда выбирая дорогу, которая продлевала их встречу.