Когда наступила ночь, его охватил ужас: а что если она послала телеграмму только для того, чтобы заставить его ждать и сделать ему еще больнее? Нет, это невозможно. Он слишком долго надеялся, слишком долго страдал, а она слишком проста для таких уловок.
Он еще долго сидел на пороге дома, закрыв глаза, потом замерз. Пошел в комнату за курткой. Когда он надевал ее, услышал, как по дороге проехала машина и остановилась возле ворот. Он подбежал к двери, увидел свет фар в ночной мгле, постарался разглядеть Симону. Было слишком темно. Машина развернулась и уехала. Он прислушался. Раздались шаги по гравию, спокойные, приближающиеся шаги.
Она внезапно показалась на аллее с чемоданом в руке, и он сделал несколько шагов, чтобы оказаться в свете фонаря. Еще несколько шагов, и она перед ним: неподвижное лицо, заострившиеся черты. Она поставила чемодан, и долгое мгновенье они молча смотрели друг на друга. У нее был усталый вид, словно ее измотало длинное путешествие в поезде, она казалась постаревшей. Глаза больше не блестели. Он подождал, когда она заговорит, у него пересохло в горле. Но она молчала.
— Ты вернулась? — сказал он.
Словно это было неясно.
— Почему?
Она устало пожала плечами и отвела взгляд.
— Не знаю, — сказала она. — В телеграмме все сказано.
— Да, — сказал он, — да.
Ему хотелось дотронуться до нее, взять ее за руку. Он не осмеливался, он никогда теперь, наверное, не осмелится.
— Можно войти? — сказала она, снова взглянув на него.
Он пропустил ее и вошел следом. Она положила чемодан на стол и повернулась к нему. С легкой улыбкой она качала головой, словно смеялась над собой или над ним, или над ними обоими.
— Ты удивился? — сказала она.
— Нет. Я только и делал, что ждал тебя.
Она опустила голову.
— Тебе не лучше?
— Нет. Тебе, наверное, не следовало возвращаться.
Она посмотрела на него. И снова он увидел у нее ту же улыбку, в которой не было тепла.
— Почему? — сказала она.
— Ты слышала, что сказал этот мерзкий врач.
— Что это меняет?
— Не знаю, — сказал он. — Я ничего не знаю.
Она открыла чемодан, вынула белье. Аккуратно разложила его на столе. Когда в чемодане ничего не осталось, она закрыла его и поставила на пол. Он чувствовал, что она не подойдет теперь к нему, больше не подойдет.
— Мне все равно, — сказала она, — все равно так лучше, чем то, что я пережила за последние недели.
Она снова посмотрела на него. Она стояла перед ним очень прямо, на ее лице застыло выражение грустной иронии.
— Ты не боишься? — спросил он. — Кашляешь, кашляешь, а потом подыхаешь, так это происходит.
— Я знаю.
— Это случится и с тобой.
Она только легко повела плечом, но он знал, что она скажет, еще до того, как она открыла рот.
— Не бойся за меня, — сказала она.
Потом она сняла пальто, повесила его на спинку стула и взяла стопку белья. Он увидел, как она идет в комнату напротив их бывшей спальни. Она открыла дверь, сказала, не глядя:
— Я буду здесь, если не возражаешь.
Он долго слушал, как она ходит в закрытой комнате. На мгновенье — очень быстро — он представил себе, что она придет к нему и он обнимет ее, как раньше. Но это было раньше, и невозможно было начать сначала.
Он прижался лбом к окну и не обернулся, когда она вошла. Он не хотел, чтобы она видела его лицо. Он старался не отрывать взгляда от луча света, который двигался по дороге, задевая деревья, старался слушать шум мотора в ночи. Он старался забыть, что прошлое умерло, а весен больше не будет.
Но как это забыть?
