Лик Архистратига - [41]

Просчитав отрезки погони, он тут же принялся спускаться, но чуть не сорвался от несвоевременной спешки. Только жёсткий куст вересника удержал его от падения, а с губ сорвался хотя и не громкий, но всё-таки крик, потому что забинтованные самодельными повязками руки не переставали болеть и реагировали на любое неосторожное касание. Но дальше крутизна склона сжалилась над пришлым гостем и вскоре путешественник добрался до намеченного им места.

— Глаз — алмаз, — похвалил себя Алексей Николаевич, растянувшись на козырьке утёса, нависшего над дорогой.

У него было какое-то время отдохнуть от самостийного альпинизма, потому как лошадиный китайский проводник был ещё довольно далеко. В этом месте дорога делала очередной поворот. Так что с утёса можно было разглядеть обе части дороги, а вот разглядеть козырёк утёса с дороги было довольно трудно.

Это как нельзя устраивало европейца. Он, не теряя времени даром, растянулся на камне, расслабился, пытаясь дать хоть небольшой отдых перетрудившимся мышцам. Где-то в лесном негустом массиве затрещала сойка. Оказывается, здесь и птицы водятся, надо же!

Снизу уже совсем близко раздалось топанье и недовольное похрапывание лошадей, но проводник не обращал на животных внимания. В дзонге отдохнут. Только туда ещё дойти надо! Этого-то китаец и не учёл. Ему, жителю Тибета, профессиональному охотнику, умеющему по звукам природы оценивать происходящее, к тому же, заранее определяющему какую-либо угрозу, было совсем непростительно пренебрежение лошадиным храпам. Животные реагируют на происходящее намного лучше человека, а, вероятно, владеют неплохой интуицией. Но расслабившийся от лёгкой победы шерп, не обратил внимания на предупреждение своих лошадок.

Вдруг сверху на него свалилось что-то тяжёлое, мычащее, мгновенно придавившее к земле немыслимой тяжестью. И сразу бы наступил ему конец, если бы не природная, всё-таки не совсем оставившая его интуиция. За долю секунды до нападения сверху, он успел сделать полшага в сторону. Природное чувство охотника или же обычное чувство самосохранения взяло вверх и заставило проводника отпрянуть в сторону.

Всего каких-то полшага в сторону и спасли китайца. Но рухнувшее сверху нечто не выглядело каким-то тяжёлым камнем или гнилым бревном, случайно упавшим с обрыва. Это нечто оказалось взбешённым бывшим хозяином, то есть, тем самым оставленным на обед шакалам человечьим кормом. Китаец беззвучно выругался, и чуть было не нанёс нападавшему серию болевых ударов, но на этот раз не успел.

Белый тоже, видимо, обладал интуицией самосохранения, потому что первый со всего маху пнул узкоглазого в пах. Толстой знал, что никакой «айки до» и «айки после» против этого приёма не спасёт. Шерп завертелся от пропущенного удара волчком, даже тонко и противно взвизгнул, на что обе лошади ответили испуганным храпом.

— Я тебе покажу и айки до, и айки после, — рявкнул европеец, нанося увесистые удары ногами. — Ты у меня, косая мразь, будешь родину любить!

Последнее восклицание заставило китайца сконцентрировать все оставшиеся силы и нанести решающий удар.

Такой же.

Во славу родины.

Ногами.

Но, то ли он не сумел вовремя оценить обстановку, то ли белый готов был к отражению всех «айки», только в прыжке ноги китайца встретили пустоту, и он благополучно пролетел по воздуху в сторону обрыва. Шерп упал на край пропасти и успел-таки не пораненной рукой уцепиться за верестникову зелёную веточку, подвернувшуюся, как соломинка спасения.

Хвойный кустарник оказался довольно крепким и помог китайцу не сорваться с крутого обрыва. Тем более, тот сумел перехватить покрепче одной рукой ветку, а другой вцепился в край обрыва. Может быть, ему удалось бы выбраться, но дело довершил подскочивший противник. Он с хищным мстительным торжеством в глазах произнёс только одну фразу:

— Падающего — толкни!

Потом, картинно примерившись, стал бить каблуком ялового сапога по ещё цепляющимся за камни пальцам. Китаец взвыл от боли, но не упал. Другой рукой он продолжал держаться за спасшую его от падения хвойную ветку. И тут последовал увесистый пинок прямо по физиономии.

— Я тебя, холоп, научу родину любить! — приговаривал граф, методично нанося удары носком уже забрызганного кровью сапога. — Получай, мразота!

Китаец держался из последних сил. Видимо, стремление к жизни всё-таки брало верх и, несмотря на то, что лицо превратилось у него в сплошное кровавое месиво, он всё ещё цеплялся за выручивший его верестник.

— Ах ты, смрадная тварь! — опять завопил граф и сменил ногу для удара.

Больше его противник сопротивляться не смог, а, скорее всего, над ним сжалился куст, рухнувший с обрыва вместе с шерпом, увлекая за собой кучу весело зашумевших камней.

Постояв ещё некоторое время над пропастью, слушая затихающий далеко внизу камнепад, мужчина удовлетворённо кивнул, и отправился проверять груз, благо лошади никуда не убежали.

— У каждого своя жизнь и своя судьба, — снова пробормотал он успокаивающую фразу. А как же иначе? 

Глава 6

Тюрьма Ландсберг именовалась местом, откуда невозможно сбежать.

Собственно, трудно найти на земле подобное заведение, где её служащие утверждали бы обратное. Однако Ландсберг был историческим местом во всём видимом и невидимом пространстве близ Мюнхена. Стоит лишь вспомнить начало четырнадцатого века и начало года, когда весна взбудоражила Париж, а заодно и всю Европу сожжением на костре Жака де Малэ, магистра ордена тамплиеров. Ландсберг тогда был одной из опорных крепостей ордена «бедных рыцарей».