Лихие лета Ойкумены - [21]
Прежде, о чем позаботился с теми тысячами, которые были при нем, чтобы ромеи не обошли их и не ударили в спину. Это весомая гарантия безопасности, над всеми заповедями — заповедь. А все же он твердости духа в себе не чувствовал: кричал на воинов, возвратившихся, не разыскав одного из кметов, кричал и на кметов, которые появлялись перед ним не тогда, когда хотел бы видеть.
— Вы для чего шли сюда? — спросил, забывая, что сам разрешил в свое время промышлять по окрестностям и подбирать все, что, так или без присмотра лежит там. — Думаете, ромеи до самого Константинополя убегут, услышав ваше имя? Становитесь там, — показывал, — и делайте все, что положено делать воинам, когда доходит до сечи.
Из десяти тысяч всадников, которые шли с ним через Дунай, при Завергане было меньше половины. И это не могло не смущать правителя кутригуров.
— Болваны! Байберечники! — сетовал на тех, что все еще носились неизвестно где. — Да, как громко кричали на советах: «Народ томится в нужде! Не ради себя, ради народа кутригурского должны идти и добывать землю, которая стала бы кормилицей не на лето — на века». А пришли на такую землю — и забыли о людях, женский байберек затуманил мозги!
Единственно, что радовало, — его все же почитали в рати. И поникли, когда кричал, и в помощь старались встать, когда видели в ней потребность. Хан это понимал, и как правитель и как не опытный и неуверенный в себе.
Видели, ромеи тоже собирают силу и ставят ее так, чтобы при нападении было кому защищать, в наступлении напирать не только главными силами, но и теми, что на крыльях, когортами. Поэтому и не могли чувствовать себя спокойными, а беспокойство гнало ближе к ромейскому лагерю, заставляло приглядываться, что делается в лагере. В тех наблюдениях кто-то наткнулся на соблазнительную щель в рядах супостата и подумав, встал перед ханом: умышленно оставили ее императорские стратеги, как искушение, или все-таки не видят, какое она искушение?
Заверган присматривался к ней с высоты или с жеребца, сходил в долину — и снова смотрел.
— Позовите сюда кавхана, — приказал тем, что были ближе.
Сам толком не понимал, почему зовет именно Коврата. Однако когда он подъехал и встал перед ханом, не мог не порадовать себя уверенностью: только Коврат и способен осуществить то, что задумал, если это вообще можно осуществить.
— Видишь ту густо поросшую деревом лощину?
— Вижу.
— Ромеи, по всей видимости, не оседлали ее. Присмотрись за день и узнай, так ли это, или другую щель можно найди в их лагере. Ночью должен проникнуть той щелью, затаиться за спиной когорт и выведать, что происходит в лагере, какую силу имеют стратеги, поступает ли им помощь, куда идут те, которые поступают. Когда это узнаешь, узнаешь и все остальное: где ждать ромейского нападения, куда ударить, когда решимся ударить первыми.
Коврат сразу, как показалось хану, не колеблясь, согласился исполнить волю правителя. И его покладистость изрядно позабавила Завергана. Радовался каждой сотне, что отыскивалась все-таки и прибывала или обещала прибыть вслед за гонцом, и все смотрел и повелел, чтобы следили и другие. «И ромеи, — говорил, — умело владеют мечом, и еще ловчее коварством. Берегитесь его».
Кметы не теряли времени, укрепляли лагерь, ставили, где нужно было, стражу. Однако не прибегали к хану и не советовались с ханом. Все, что делали, делали на собственное усмотрение.
«Не беда, — утешал себя хан, отходя ко сну, — лишь бы делалось так, как надо».
Он поздно заснул, поэтому не был уверен, что спал. Казалось, только забылся, тут же разбудили.
— Хан — сказали таинственно, — Кметь Коврат желает видеть тебя.
Вскочил быстро, и, казалось, смахнул с себя остатки дремоты.
Была еще ночь, и то, что Коврат решился будить среди ночи, говорило все: он недаром ходил к ромеям. И все рассказанное превзошло всякие ожидания.
— Хан, — сказал он негромко, но возвышенно и твердо, — есть возможность завладеть ромейским лагерем и без излишней крови.
— Так малочисленно воинов?
— Нет. Числом их немало. Может, не столько, сколько нас, однако немало. Другое присмотрел я, будучи у ромеев: знаю, где предводитель лагеря, как подойти к ним и ударить внезапно. А возьмем предводителя, возьмем и весь лагерь.
Он был не так уж и красноречив, этот Коврат, зато смелости и решительности ему действительно было не занимать. Не просто знакомил своего правителя с тем, что вынес из разведки, уверял, уверял горячо: надо делать так и только так. А еще умел убеждать. Хан шел по следам его и видел тропку, которая выведет к палаткам, в которых покоятся ромейские предводители, видел, как отдаленны они от когорт, которые противостоят им, кутригурам, понимал, что это будет значить, когда кутригуры снимутся ночью и пойдут на ромеев, а от ромейских предводителей ни звука, ни отклика. Это может быть победой, и немалой.
— Ты уверен, что там, где прошло несколько вас, пройдут и десятки, даже сотня?
— Пройдет, хан, правда, только пешком. Задумался Заверган и все же ненадолго.
— А что будет, если кто-то оповестит ромейские когорты: предводители в беде, и те бросят против вас сотню всадников, а то и две? Успеете исчезнуть в оврагах и скрыться вместе с пленными предводителями, пока подойдут наши?
Современный писатель Дмитрий Мищенко в своем новом романе воссоздает малоизвестные широкому читателю события VI века, связанные с борьбой славян с Византией, с вторжением в пределы их земли аваров, показывает духовный мир наших предков.
Когда город Щорс, на Украине, был освобожден от немецко-фашистских захватчиков, бойцы Советской Армии прочитали в камере смертников гитлеровской тюрьмы нацарапанные на дверях слова: «За Родину, за Правду! Кто будет здесь и выйдет на волю — передавайте. Нина Сагайдак. Шестнадцать лет. 19.V—1943 г.».Она не смогла вырваться из вражеского застенка. Но Нина продолжает жить среди нас.Имя Нины Сагайдак стало известно многим, особенно пионерам.Однако о жизни и борьбе юной героини знали немногие. Случилось так, что ее подпольная работа была известна лишь людям, под непосредственным руководством которых она работала.
Историческая повесть рассказывает о борьбе юго-восточных славянских племен против хозарского ига в конце IX века.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.