Лихие годы (1925–1941) - [95]

На этот раз вступила в дискуссию моя мать, которая обрушилась на идею христианского социализма и на обновленчество. В ответ на мои возражения, она неожиданно излила на меня целый поток изречений из Евангелия, доказывая, что христианство несовместимо с социализмом. (Недаром она окончила в свое время институт с золотой медалью и по закону Божию шла первой). На мои слова, что это надо понимать не так, она отчеканила: «Понимать надо так, как сказано.

Христос, когда говорил, вовсе не думал о том, что твоему попу Введенскому надо будет подлизываться к советской власти!» Отец закричал (как в английском парламенте): «Слушайте! Слушайте!» И вся семья (даже бабушка) покатилась со смеху.

Я все взвесил, все обдумал, со всем согласился и в следующее воскресенье (был праздник Троицы) пошел в Андреевский собор, наверное зная, что служит Платонов. После литургии я подошел к Платонову под благословение, и здесь произошел тот обмен репликами, который я привожу в своих воспоминаниях «Закат обновленчества». Смотря ему в лицо, я заметил: «Напрасно Вы сказали о моем знакомстве с Михаилом Яворским и другими». «Что такое? Что я сказал?» «Вы же знаете, владыко, кому Вы это сказали!» «Не помню, не помню!» — прогнусавил Платонов, отводя глаза, и прошел мимо. Еще неделя — и я опять нажал кнопку звонка его квартиры. На этот раз открыл «сам». В квартире шел ремонт, и он был одет в рабочую куртку, штаны, вправленные в сапоги, в руках кисть. Я невольно вздрогнул: без рясы и облачения — рыжий бородатый мужик с злобным лицом — он был похож на деревенского колдуна.

«Я хотел с Вами поговорить, Ваше Высокопреосвященство!» «Можно! Пройдите в ту комнату». Там опять бесшумно встал мне навстречу с книгой в руках А. Ф. Ш. «Расписываться не буду», — резко сказал я. «Нехорошо нарушать порядки учреждения». «Возможно, но я все-таки не буду». «Тогда я сам Вас зарегистрирую». «Регистрируйте!» В этот момент вышел Платонов, в рясе, но с таким же злобным выражением на лице. А. Ш. сразу испарился, как будто провалился сквозь землю. Платонов, благословив меня, но без обычного поцелуя («ликования»), официально, как к незнакомому, обратился ко мне: «Что Вам угодно?» «Я пришел к Вам, владыко, сказать, что я, несмотря ни на что (я подчеркнул эту фразу), хочу служить церкви и намерен подать Вам прошение о рукоположении в священный сан». «Зачем Вам это нужно? Конечно, мы можем завести дело о Вашем посвящении: рукоположим, а потом Ваша деятельность будет парализована». «Парализована, так парализована, а сколько Бог даст, столько и послужу». «Зачем Вы спешите; ну подождите лет десять. Учитесь. Молодой Вы очень и неуравновешенный. Очень неуравновешенный Вы человек». «Откуда у Вас, владыко, такие сведения?» «А у нас свои наблюдения. Я считаю, что Вам в Вашем возрасте рано принимать сан». «Но митрополит Александр (Введенский) думает иначе». «А это другое дело. Конечно, если мне поручают рукоположить кого-либо лица, имеющие на это право, это другое дело. Но ведь Вы же, наверно, пришли просто посоветоваться, спросить моего мнения». Не найдя, что ответить, я сказал: «Так». «Да, так», — повторил архиепископ и, встав, столь же холодно меня благословил.

А через несколько дней, а через несколько дней… я вступил на поприще «Самиздата» и написал архиепископу первое в моей жизни длинное письмо, оговорив в постскриптуме, что письмо считаю открытым и копию его посылаю Первоиерарху и митрополиту Александру. Письменного ответа не было, но в следующее воскресенье свою вечернюю беседу, длившуюся около двух часов, он посвятил (не называя имени) моему письму. В своем письме я говорил об истинном и фальшивом обновлении, я говорил о том, что истинное обновление состоит в том, чтоб не угашать дух, а обновленческое начальство только и делает, что «угашает дух», расхолаживает людей, опошляет религию. Примером этого является и наш последний разговор. Кроме того, я приводил много фактов из обновленческой практики в подтверждение.

Беседа Платонова была о священстве, и он с блеском, ссылаясь на слова Апостола «Скоро рук не возлагай» и на творения отцов церкви, раскрывал понятие «горение Духа», которое надо отличать от вспышки молодого темперамента, нервного возбуждения и т. д. В конце речи мне протягивалась рука примирения. Говорилось о том, что церковь должна «различать духов», испытывать приходящих, а как только она убеждается, что это горение подлинное, а не мгновенная вспышка бенгальского огня, она тотчас с благодарностью принимает приходящего и дает ему «Божественную Благодать…»

После беседы, когда я стоял в церковном дворе, разговаривая со знакомыми дамами, из дверей вышел Платонов в лиловой рясе и шляпе, с букетом в руках, окруженный почитателями. Завидев меня издали, он снял шляпу и поклонился.

На другой день я получил письмо (до востребования) от Введенского, в котором он заверял меня в своем расположении и надеялся, что я «сумею найти взаимопонимание с архиепископом Лужским (Платоновым)». Письмо было подписано по-царски: «Впрочем, пребываю к Вам благосклонный Александр».

Нелегко мне было (после всего, что я узнал) идти опять на сближение с Платоновым. Прежде, чем идти к нему, я посоветовался с моим духовником, добрым, стареньким священником. Батюшка мне сказал: «Бросьте! Ну какой он провокатор? Ну кто Вас за руку толкал писать о своем социализме? Ведь Вы же знали, что это учреждение официальное и все там проверяется. У него спросили про Вас — он ответил, только и всего. И ничего же он такого про Вас не сказал, что Вам повредило. Ну, знали Михаила Яворского, ну, знали отца Иустина и архиепископа Гавриила. Кто же из церковных людей их не знал? Идите к нему с миром».