Лихие годы (1925–1941) - [79]

Пионерский лагерь был расположен по Варшавской железной дороге, за Сиверской. Станция называлась «Строгановка», и в пяти километрах от нее — село Орлино, где помещался лагерь. Когда-то в этих местах было имение графа Строганова, по преданию здесь гостила императрица Елизавета Петровна. И местное население показывало камень в форме пня. Предание гласило, что однажды императрица во время прогулки уселась на пень — и пень превратился в камень.

Отец мне купил одежду под «стиль» — красную рубашку с открытым воротом. А под открытым воротом — нательный крест.

Мое появление в лагере произвело сенсацию. Нательный крест — это был, вероятно, редкий случай за всю историю комсомольского и пионерского движения в СССР. Ко мне кинулись с расспросами, убеждениями, уговорами. Так продолжалось ровно месяц. Наконец, к концу месяца (пребывание в лагере — 25 дней) кому-то пришло в голову устроить диспут. В это время диспутов уже не было, но память о них в народе еще была свежа. Он был назначен 13 июля вечером. Под широким дубом, на лужайке, собрались ребята. Сначала только старшие — человек сто, а потом собрались и все остальные — человек 400–500.

Надо сказать, что организатор диспута — по молодости лет — совершил ошибку: он предоставил мне слово первому и не ограничил меня временем. Мой оппонент — старый учитель, проживавший в лагере в качестве «затейника», — была такая должность, позволявшая учителям проводить лето в лагере, — получил слово уже после меня.

Помню первый момент. Стою, скрестив руки на груди (я еще ко всему прочему был помешан тогда на Наполеоне), и не могу начать — страх. Все на меня смотрят с недоумением. И вдруг, как во время купания — собрался с силами — окунулся — почувствовал, что меня слушают, и речь пошла легко и гладко. Я по существу сделал монтаж из слышанных мною проповедей: Введенского, Боярского, Медведского. Получилось здорово. В конце речи я почувствовал настоящее вдохновение — потерял из виду аудиторию и заговорил своими, ни у кого не заимствованными словами. «Великую правду услыхал император Константин: Знаменем сим победишь. Именно этим знаменем — знаменем любви и страдания — мы победим!»

Мне аплодировали. Выступление оппонента, составленное по «Спутнику антирелигиозника», оказалось бледным и слабым. От заключительного слова я вежливо отказался, заявив, что не хочу спорить со старшим; однако отвечал на бесчисленные вопросы до поздней ночи и на другой день. «Успех мой первый окрылил!» И даже слишком: после этого я возомнил себя великим оратором, забросил учебу и только и делал, что мысленно произносил речи.

Так, в относительном затишье, прошли 1930 и 1931 годы. Тихие годы. Школа, лавра, храмы, чтение. Вероятно, это были два единственных таких спокойных года в моей беспокойной жизни.

1932 год опять все перевернул и у меня, и вокруг.

1932 год. Страстная пятница русского монашества

Уже первый день нового 1932 года начался необычно. Я решил поехать в настоящую обитель — испытать иноческое житие.

Я ушел рано утром, оставив отцу и бабушке подробное письмо, где указывал, куда именно я еду, и просил меня не искать. Тем более, что сейчас все равно наступают каникулы.

В какую же обитель я направил свой путь? Всякий, кто когда-либо ездил из Питера в Москву, знает, что первая станция (100 км от Питера) — Любань. Это небольшой городок, тогда еще весь деревянный, однако с хорошей каменной церковью Петра и Павла. Мало кто знал и тогда, что в 20 км от Любани, затерянная в глухих лесах, среди болот, находилась Макарьева пустынь. Примечательна судьба этой обители.

В XIII веке в Новгород пришел с запада чужеземец, преп. Антоний, прозванный Римлянином, он основал обитель под Новгородом и стал одним из самых популярных новгородских святых. Однако пришел он не один. С ним пришел и его товарищ Макарий, которому не понравилась жизнь около шумного, многолюдного Новгорода, — и он ушел в почти непроходимые леса новгородские и здесь построил свою келейку и часовню. Вскоре к нему стали собираться иноки, и совместно с ними построил он небольшую церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы. Здесь его погребли. Вскоре умерли и немногочисленные его ученики — преемников у них не нашлось, т. к. болота и лес не привлекали сюда людей, и лишь осталась от преп. Макария память в святцах (15 августа — в день успения) и небольшая часовенка над его мощами, почивающими под спудом, приписанная к ближайшему приходу — в 7 верстах, в соседнем селе.

И вот, неожиданно в 80-е годы зажила пустынь новой жизнью. В это время в Петербурге, в лавре, подвизался знаменитый противораскольничий миссионер иеромонах Арсений. Человек энергичный, вдумчивый, глубоко религиозный, он резко отличался от обычного типа тогдашних казенных миссионеров. Его диспуты со старообрядцами привлекали многочисленных слушателей, его имя часто упоминалось в газетах; его знал и уважал сам Победоносцев.

Отцу Арсению пришло на ум основать миссионерскую обитель, которая должна соединять строгое иноческое житие с миссионерской ревностью — так сказать, проповедовать и словом и делом. Стал искать отец Арсений, как осуществить свою мысль, и вспомнил о когда-то существовавшей, давно всеми забытой пустыни. Он начал хлопоты. Благодаря Победоносцеву, ему удается получить от Синода разрешение на восстановление старинной обители со строгим афонским уставом. Так воскресла из мертвых древняя пустынь.