Лига мартинариев - [26]

— Ораса убили! — завопила я.

— Не надо так визжать, Ева, — пробормотал Андрей, пытаясь выбраться из-под сиденья. — По-моему, я еще жив.

2

Я увидела ее в просторном холле больницы, и вид у нее был не озабоченно-больничный, а небрежно-гостиничный. Ее шелковое платье, расшитое бисером, с претензией на недостижимое, раскинувшись, занимало полдивана, а брючки сопливым атласным блеском могли соперничать с юбками какой-нибудь любведарительной императрицы. Вот только голова Катерины Орас, наскоро и небрежно причесанная, со стянутыми на затылке в узел волосами, казалась необыкновенно маленькой и жалкой. Я постаралась остаться незамеченной и спешно передвинулась в угол, за волосатый ствол пальмы. Наверняка Катерине уже сообщили, что Андрей здесь, и она теперь поджидает супруга. Я ей позавидовала. Сильно-пресильно. Быть женой Ораса — это значит легко и весело, а главное — беззаботно шагать по жизни. Если бы я была на ее месте! Я представила себя в этом платье и шелковых брючках, и поняла, что выглядела бы идиоткой.

Орас вышел в холл и остановился, будто споткнулся обо что-то невидимое. Похоже, увидеть здесь жену он не ожидал. И — могла в этом поклясться — не очень хотел. Перепачканный в крови пиджак он держал в руках, а вместо рубашки на нем была больничная ситцевая блуза в мелкую синюю полоску, небрежно наброшенная на плечи. Под ней виднелись бинты только что наложенной повязки. Он выглядел неловко и трогательно — в таком виде перед людьми чужими Андрей ни за что бы не решился предстать — я была в этом уверена. Выходило, что я ему не совсем чужая… Но Катерина испортила весь… Я так и не решилась закончить мысль словом «спектакль».

— Зачем ты здесь? — спросил он у жены, даже не пытаясь скрыть раздражения.

— Хотела тебя спросить о том же, — Катерина со злостью швырнула окурок на пол, но с места не сдвинулась.

— Видишь ли, в меня стреляли, — в доказательство Орас тряхнул в воздухе испорченным пиджаком.

Это известие, казалось, нисколько не смутило Катерину. Она состроила презрительную гримасу, которая могла означать лишь одно: «Какое мне до всего этого дело?»

— А ты? — спросил Орас.

— Олежку сбила машина… — проговорила Катерина, едва ли не с торжеством в голосе.

…Красные сливы бильярдными шарами посыпались на мраморный пол. Падая, они разбивались и растекались кровяными пятнами…

— Он в реанимации…

— Так серьезно?

Лицо Ораса сделалось почти глупым — не в силах уяснить ситуацию, он бормотал что-то про разбитую машину, про то, что нужно было позвонить ему на мобильный, попытался залезть в перепачканный пиджак, но раненая рука мешала, он в ярости швырнул пиджак на пол.

— Кажется, безнадежен… — раздался, будто издалека голос Катерины.

— Что?! — взревел Андрей и бросился назад к стеклянным дверям, ведущим внутрь больницы.

А госпожа Орас закурила новую сигарету. Она казалась возбужденной и… довольной.

Несмотря на все старания судьбы и мой собственный отнюдь не маленький вклад во всё, что со мной случалось, мне никогда не достигнуть наивысшего пика страдания. Оплакивать гибель собственного ребенка — нет, это мне не грозит. Просто потому, что детей у меня нет. Вообще-то ребенок намечался в первый год после нашей с Сашкой свадьбой. Не то, чтобы мы его особенно хотели, но и не препятствовали зачатию. Он сам соизволил начать свою жизнь. И мы радовались его своеволию. Малыш рос день ото дня внутри меня и — как мне мечталось — уже шевелился.

По глупости мы с Сашкой поехали в отпуск в глушь, целыми днями бродили по лесу, лазали по скалам и ночевали в палатке. Когда открылось кровотечение, едва успели добраться до какой-то паршивой больнички. Кровь так хлестала, что пришлось под меня подкладывать целую простыню, и она пропиталась насквозь. Молоденький врач, услышав о сроке, страшно перепугался. Он сделал всё, что мог и умел. Но, извлекая по частям моего не рожденного мальчика, зачем-то поставил банку на столик перед моими глазами. Так и запомнилась навсегда лягушачья кукольная лапка с неправдоподобно тоненькими пальчиками отдельно от тельца. Мне казалось тогда, в полубезумии, что сейчас врач соберет все части, сложит, проверит — и оживит. Потому что невозможно поверить, что чудо, которое зрело внутри меня, прекратилось. Что ЕГО больше нет. Есть только я, моя грудь, истекающая молозивом для не рожденного малыша, мой живот, всё еще сохраняющий округлость, мои кровоточащие внутренности, исторгшие беззащитное тельце. А ЕГО — нет. Не ведаю, была ли у не рожденного душа. Но если «да», то она навсегда прилепилась ко мне и сжилась с моею душою. И теперь до смерти я буду думать о нем, прикидывая, каким бы он стал, как выглядел бы, как говорил. На кого он был бы похож? На меня? Или на Сашку? И как бы капризничал по вечерам, не желая идти в постель. Постоянно прикидываю, сколько ему было бы сейчас лет. Выходило, что он ровесник Олежке. Чуть ли не день в день… От этой мысли у меня всё перевернулось.

Орас вырвался из стеклянных дверей и, проскочив мимо Катерины, будто и не видел ее, бросился ко мне.

— Почему я не отдал им тебя, сука! — он схватил меня за горло и рванул с такой силой, что поднял в воздух.