Лида - [59]

— Вас зовут, — угрюмо буркнул санитар, и я поняла, что всё кончено.

Я боялась расспрашивать его, где-то ещё теплилась надежда, но по тону его я поняла: это конец. Я встала и пошла к выходу.

— Куда ж в чулках, сапоги-то наденьте!

Я стала надевать сапоги, подумала: «Странно, почему я совсем не чувствую ног?»

Санитар довёл меня до входа в шоковую палату.

— Ну вот, — сказал он и ушёл.

Войдя в палату, я увидела несколько пустых коек. Только около одной стояли спиной к входу сестра и Андрей Фёдорович. Я поняла, что там лежит он. Я видела всё как бы в тумане, и мне всё время казалось, что у меня слипаются веки. Я протёрла глаза, но туман не исчезал. Я медленно подошла и стала за спиной Андрея Фёдоровича. Я не видела Сашу и боялась взглянуть на него. Вдруг я услышала, как сестра сказала:

— Просыпается!..

— Что? — вырвалось у меня.

Андрей Фёдорович резко обернулся.

— Тише! — прошептал он. — Смотрите.

Он подвёл меня к изголовью. Теперь я видела Сашино лицо. И мне показалось, что синева, заливавшая его лицо, исчезает. Я видела только постепенно бледнеющие синие пятна на лбу и на шее.

— Пятьдесят восемь! — сказала сестра. В её голосе прозвучало торжество. Я только сейчас заметила, что она держит Сашину руку, слушая пульс.

«Что же это такое? — подумала я. — Ведь он жив, жив, жив!» Мои глаза встретились с глазами Андрея Фёдоровича, и я увидела в них новое, никогда не виданное раньше выражение. Андрей Фёдорович высоко поднял голову, борода его стояла торчком, а глаза сияли, точно их зажгло изнутри. Весь вид Андрея Фёдоровича выражал огромную силу, гордость, радость. И где-то в глубине у меня мелькнула мысль, что я никогда ещё не видела его таким красивым.

Я снова стала смотреть на Сашу и увидела, что ресницы его дрогнули, глаза медленно открылись, потом снова закрылись, и снова медленно, точно преодолевая большую тяжесть, поднялись веки. И я увидела его взгляд, такой родной и знакомый, и услышала, как Саша тихо, одними губами, произнёс:

— Лида… Лидонька!..

…Через час мы с Андреем Фёдоровичем вышли из палаты. Саша заснул. Это было уже не забытье, не тяжёлое беспамятство, а настоящий сон.

— Пройдём по лесу, — предложил Андрей Фёдорович, когда мы вышли из палаты. — И вам и мне надо отдохнуть.

Теперь во всём облике его — в опущенных плечах, слегка ссутулившейся спине и потухших глазах — чувствовалась огромная усталость.

Мы пошли по узкой тропинке, задевая влажные хвойные ветви. Некоторое время мы шли молча, потом Андрей Фёдорович проговорил:

— Ну вот… теперь он будет жить.

— Спасибо вам, — едва слышно промолвила я и взяла его под руку. Я почувствовала, как вздрогнула его рука.

— Ну, это глупости, — отмахнулся Андрей Фёдорович, — я тут ни при чём. Лечение при шоке обычное, это знает даже студент. Всё это мог сделать любой. — Он снова заговорил своим обычным, знакомым мне тоном.

— Вы знаете, — начала я, сжимая его руку, — мне кажется, что какое-то время я не жила. Вот все эти последние часы. Точно я заглянула во что-то страшное, беспросветное. А теперь снова я вернулась к жизни. Но… я теперь никогда не забуду, как смотрела туда, в темноту.

— Забудете, — уверенно произнёс Андрей Фёдорович и пристально посмотрел на меня, — жизнь есть жизнь.

Эта фраза что-то разбудила во мне, я вспомнила, что она когда-то уже была произнесена в нашем разговоре, не помню только, им или мною и по какому поводу.

— Какое всё-таки счастье быть врачом, — воскликнула я, — держать в руках жизнь человека, защищать его от смерти! И какая радость победить!

— Да, — задумчиво согласился Андрей Фёдорович, — это бывает хорошо.

— Вы уверены, что теперь уже ничего не случится?

— В настоящую минуту я уверен, что всё обойдётся.

Мне хотелось, чтобы он говорил ещё и ещё, каждое слово, которое произносил Андрей Фёдорович, придавало мне силы.

Но он замолчал. Прямо над нами, через дорогу, с одной ветки на другую перепрыгнула белка, мелькнув пушистым большим хвостом.

— Вы знаете, — сказала я, — вот эти дни мне всё больше приходит в голову мысль о том, что все люди как-то связаны между собой. Я уже не раз думала об этом.

Андрей Фёдорович молчал.

— Вы когда уезжаете? — спросила я его.

— Скоро. Пойдёмте обратно. Мне надо поговорить с командиром санбата.

— Вот что, — сказал Андрей Фёдорович, подойдя ко мне вечером, — завтра мы его эвакуируем.

— Как? — вскрикнула я.

— Тише. Я говорю с вами как врач. Он очень слаб. В условиях санбата, я не могу ручаться… Словом, это транспортабельный больной, мы эвакуируем его в армейский госпиталь… на самолёте. Вашего Бардина я бы тоже эвакуировал, но его ещё нельзя трогать с места.

— Когда? — беззвучно спросила я.

— Завтра, — ответил Андрей Фёдорович.

— Завтра? Но я ведь… ведь я так и не говорила с ним…

— Вы и не будете с ним говорить. Всякие волнения для него… словом, невозможны. Мы едва убедили его, что тогда вас не было и ему просто показалось.

…Ночь. На моём попечении находится двадцать человек, лежащих в этой палате. Кто-то громко застонал в противоположном конце, и я побежала туда. У лейтенанта, раненного в голову, начинались боли. Впрыснула ему морфий и постояла немного у койки. Затем направилась к постели комбата.