Лицом к лицу - [55]

Платье золовки было чистое, еще чувствовался одеколон. Это платье я распорола, простирнула, завтра перешью по новой моде. Она мне дает немного денег, и даже не очень жадничает. Сколько попросить? Она дает уроки языков в Москве, русский для иностранцев, французский и английский для русских. Не хочет, бедняжка, возвращаться в Ленинград.

Утюг уже горячий, он шипит под мокрым пальцем. Сейчас будет тепло, хорошо… Рука легко летает вслед за утюгом…

Уж не жду от жизни ничего я,

И не жаль мне прошлого ничуть;

Я ищу свободы и покоя!

Я б хотел забыться и заснуть!

Мое тело под сорочкой становится влажным. Немного от пота и — от желания, когда материал трется о мои груди. Утюг скользит туда-сюда, пар поднимается от рубахи Андрея Гавриловича. Его портянки тоже чистые. Люблю их гладить. Они будут поджидать его, гладкие и сухие, на ночном столике или на кровати.

Мужчины… нет такого мужчины, который не побежал бы ко мне в постель со всех ног. Даже этот коротышка, будущий хозяйкин зять. Я его не хочу, конечно, но мне нравится, когда мужчины смотрят на меня с вожделением… Сосед, который был механиком в депо, тоже… Теперь ему снова захотелось женщины, раньше он интересовался только водкой. Его жена мне однажды прошипела: «Оставьте моего мужа в покое». Я ей говорю: «Не нужен мне ваш муж, дорогая». Она тоже обиделась и тоже не поверила. С того разговора она меня зовет шлюхой — за моей спиной. Пускай. А когда приходит сюда, старается ко мне подмазаться: «Ах, ах, вы знали лучшие времена», и принесет только что купленный отрез материала, чтобы я выкроила из него блузку, а если получиться — и передник. Пожалуйста, все, что пожелаете. Они вместе выстроили себе дом, она с мужем, сразу же после того, как поженились. И держат его в такой чистоте!.. Своими руками выстроили дом, это не то, что дача у Семена Поликарповича. Тот говорит: «Весь стройматериал достал, когда сносили лагеря, прямо задаром» — а у самого на лице виноватая улыбочка. А в доме одни свежеструганные балки, только дверные рамы из лагерей. Ему, впрочем, ничуть не мешает, что я все вижу. У него в гараже запасной мотор для машины. Поставил себе центральное отопление — приспособил печь из немецкого бункера. Даже тогда у него было свободное время, за транспорт он не платил, одним словом, что хотел то и делал. И холодильник у него есть. Неизвестно откуда… Стоит в их спальне, как алтарь. Тамара боится им пользоваться — испортится. Мои платиновые часики тоже, наверное, у таких, как они… «С аукциона, почти даром». Проучить бы ее за то, что дает мне эти гнилые лохмотья. Но к чему унижаться? Самой марать руки? Пусть себе остаются вместе, навсегда. Пусть не возвращается в свой родной Крым, пусть сидит тут с ним. Пусть и в гроб вместе сойдут.

Ну, это чистое… Обратно в корзину. Андрея Гавриловича рубашка неплохо выстиралась. Еще одна-две стирки и опять будет белая.

Но не тем холодным сном могилы…

Я б желал навеки так заснуть,

Чтоб в груди дремали жизни силы,

Чтоб дыша вздымалась тихо грудь.

Готово. Корзинку в угол. Сложить рубашку и еще раз утюгом!.. Та-ля-ля…

Надо мной чтоб, вечно зеленея,

Темный дуб склонялся и шумел.

Около десяти, должно быть. Пол на кухне чистый. Разложу тут золовкино платье и переделаю «по моде». Здесь удобно кроить. Можно бы работать на столе у хозяйки в комнате, но там посуда расставлена, крошки… и нужно бы спрашивать…

Ползаю на коленях. Благо, спина у меня здоровая, никаких болей, никакого колотья. А золовка: «Ах, милая, у вас золотые руки…» «Человек всему может научиться, Елизавета Владимировна, любую работу нужно уметь делать, так и проживешь». «Да, конечно, конечно». «Я только вот чего не пойму: почему вы хотите меня выдать за этого кондитера? Вы же знаете, что я без него обойдусь, мне его помощь не нужна. Но вам так хочется, потому что ваш братец-офицер был для меня слишком хорош, зато теперь — пожалуйте с кондитером…» «В старое время брат на вас никогда не женился бы». Теперь она так не говорит, это когда я была совсем молоденькой… Но я и тогда ей не отвечала. А могла сказать: «Старое или новое, он и так был бы мой, стоило бы мне захотеть». Но я не отвечала.

Андрей Гаврилович иностранец, но он такой, как я. Кровная связь лагерников. И он не стал трусом. И не думает, что возьмет меня за обед. И нет у него жены в запасе… Он даже руки мне никогда не стиснул значительно — мы подаем друг другу руки: брат, сестра, товарищ. А теперь пришла пора — мы начнем желать друг друга. По-настоящему. Нет времени…

А что, если его арестовали?.. Если уже слишком поздно, даже сегодня слишком поздно? Мы хотим отдать все, мы можем стать друг для друга всем… Неужели забрали? Может быть, его заберут, но меня — никогда. Не позволю. А если арестуют, туда не пошлют. Скорее под поезд брошусь, под длинные, запорошенные снегом вагоны с бревнами… Или… умереть вместе?

Не буду ему об этом говорить. Я не должна. Но ведь это может быть выход…

Возьму из его комнаты рубаху, у нее воротник прохудился. Поставлю заплатку.

Выхожу один я на дорогу…

У него тут одна рубаха, другую он носит. Ничего с ними больше не сделать, жалко — я люблю приводить вещи в порядок… Я бы просто так, по-дружески. Я могу ведь дать только собственный труд…