Лицо войны - [32]

Почему-то в эту минуту мне подумалось, что этот рыжебородый фейерверкер, теперь хлопотавший около завязнувшего орудия, до войны был, наверно, сапожником, сидел у окна в зеленом фартуке и мирно точал ботинки, но едва грянул гром, — сложил колодки, снял фартук и вдруг оказался на коне под неприятельским огнем…

И в этой новой обстановке он чувствовал себя так же свободно и ловко, как за своими колодками…

Около орудия уже хлопотал фейерверкер с рыжей бородой, напирая грудью своего громадного коня на запряженных лошадей, кричал высоким, но повелительным и гремящим голосом:

— Бибилашвили!.. вперед!.. пошла!.. вперед!.. наддай, Бибилашвили!..

Черная тень ездового впереди махала нагайкой, раздавалось только фырканье коней и хлюпанье их копыт по воде… Но напрасно!..

— Бибилашвили… вперед… леший, черт… вперед… — надрывались сзади, но пушка, увязнувшая в глине, не двигалась…

А неприятель совсем пристрелялся: его шрапнель с методической точностью сыпалась на нашу перестраивавшуюся пехоту, рвалась в рядах, бросая в быстрые воды речки багровые отблески мгновенных вспышек… Надо было спешить!.. а спереди раздавалась команда:

— Батарея, на позицию!..

Рыжий фейерверкер, которого я почему-то прозвал сапожником, уже соскочил с коня.

— «Номера» слезай!..

— Ребята, к колесам подходи… к колесам!.. — кричали во мраке голоса, — пушку с передка сними!.. Бибилашвили, держи коней, берись, ребята, за колеса!.. держись!..

В темноте копошилась масса людей около колес передка, бил в лицо ледяной дождь, гудел ветер и рвалась с лязгом и свистом австрийская шрапнель…

— Нажми, нажми, ребята!.. разом!.. все разом…

Послышались кряхтение и какой-то треск…

— Легче, легче, черти, — кричал фейерверкер, — не с женой, небось, играете… берись сызнова, нажимай теперича, все разом, пошел!.. раз, два, три-и-и!!..

Вся масса людей смешалась в один черный клубок, сплелась в одном нечеловеческом усилии, увязая ногами в топкой грязи, разрывая в кровь руки, силясь вытащить из глины увязнувшее, бессильное стальное чудовище…

Но орудие не шевелилось… Все снова столпились вокруг…

Опять кто-то кричал на ни в чем неповинного Бибилашвили, опять хватались все за колеса, увязали: по колена в грязи, откуда-то скакали ординарцы с вопросом, «скоро ли выйдет артиллерия на позицию?» и злобно взвизгивая рвались кругом шрапнельные стаканы…

И вдруг, Бог весть, откуда, в стороне, около речки показалась здесь под огнем ночью крестьянская фура, нагруженная каким-то скарбом, с тремя евреями в круглых шапочках и длиннополых сюртуках.

Как попали они сюда, спасая свое имущество, никто не интересовался, но рыжий фейерверкер моментально учел, выгоду этого появления.

Как вихрь налетел он на фуру:

— Эй вы, паны… вылазьте живо!.. Распрягай лошадей… живо ребята!.. Давай на пристяжку!.. Так его, так… пристегни там Бибилашвили…

В одно мгновение еврейские кони были впряжены в орудие, рыжий унтер уже собрал людей вокруг колес.

— Эй, паны! Чего вы попрятались?.. Подсобите!.. — отдадим коней, не бойсь!..

Перепуганные насмерть пассажиры злополучной фуры поневоле присоединились к массе людей, сгрудившихся вокруг орудия.

С дикими криками и конским ржаньем, надрывая грудь, срывая ногти и скользя в грязной жиже дороги, люди и лошади одним нечеловеческим усилием вынесли увязнувшее орудие на мост… Вся вереница тронулась, и с гиком, и посвистом помчалась в гору на позицию…

Мимо еще раз промелькнул рыжий мужичонко на громадном коне, и в лице его, совсем не воинственном в эту минуту, я прочел одну мысль, одно желание — «чтобы скорей артиллерия была на позиции».

Через минуту она уже была за пригорком.

Черная завеса ночи словно растрескалась вдруг, и из трещин вырвалось яркое, желто-красное пламя.

Твердо, грозно и уверенно прозвучали шесть выстрелов, и шесть снарядов с воем понеслись в черную даль, где лил проливной дождь и вспыхивали огоньки австрийских выстрелов.

А внизу, через черную реку, поминутно озаряемую вспышками взрывов, шли густой массой по бревенчатому скрипящему мосту тысячи людей, таких же неудержимых, деловитых и скромных, как тот рыжий, спасший батарею, фейерверкер на громадном коне…

На разных берегах

Мы стояли на разных берегах.

«Наши» — на сером низменном поросшем побитым снарядами, хилым и высохшим кустарником; «они» — на противоположном несколько более возвышенном, но тоже печальном и однообразном.

«Они» глядели на нас через бруствера своих глубоких траншей, вырытых уже давно, когда земля была еще теплая и рыхлая, а кусты зеленые и пышные, а мы ютились или в мелких окопах или прямо на земле, так как она затвердела уже от морозов и не поддавалась ни лопате, ни кирке.

Нас разделяла серая, свинцовая холодная полоса воды…

Еще неделю тому назад, когда мы заняли позиции на этом берегу, капитан передавая мне свой бинокль — мой я разбил еще в конце ноября, — указывал на противоположный берег, говоря:

— Видите темные кучки и серые полоски, это их окопы… они уже давно вырыты, еще тогда, когда немцы шли к Варшаве… как видите, теперь они им пригодились… вон направо кустарник на опушке… видите?.. По всей вероятности там установлены их батареи…