Личный демон. Книга 1 - [72]

— Это она, что ли, богиня судьбы? — продолжил непочтительный Витька, явно ни капли не боясь разгневать владычицу преисподней.

— И она тоже, — коротко ответила богиня безумия, явно не желая пересказывать своему смертному любовнику табель о божественных рангах. Виктор почуял неладное и умолк. Тем временем Абойо, не обращая внимания на этих двоих, все всматривалась и всматривалась в Катю, раздевая взглядом до самых потрохов.

В золотых глазах возникали и истаивали мечты, которым сама Катерина не придавала значения, полагая их стопроцентно несбыточными. Мелькали роскошные прилавки магазинов, заваленные не то разносолами, не то драгоценностями; загорелые, а может, от природы смуглые тела выгибались в опасной близости от Катиных бедер, красивые, смутно знакомые лица ухмылялись, облизывались, подмигивали… Неужели я никогда не хотела ничего, кроме безделушек, мужиков и пожрать? — возмутилась Катя собственной приземленности.

А то как же! — торжествующе прозвенел в мозгу зуммер Глазика. Чего ты по-настоящему жаждала? Студенческого промискуитета — мешал брак, да мусорной жрачки — мешала забота о фигуре. Не ищи ни творческих амбиций, ни высоких помыслов: будь они твоей истинной страстью, ты бы их уже утолила!

И столько радости звучало в этих словах, что захотелось прострелить себе голову, лишь бы заткнуть проклятый внутренний голос.

— Зато, — впадая в привычно-ернический тон, пробормотала Катерина, — я никогда не страдала Эдиповым комплексом. Или как он там называется, когда мамуля неровно дышит к сыночку? Комплекс Федры? Иокасты?

Вот тогда в глазах Абойо взвилось пламя. И в языках его Катя увидела Витьку — таким, каким он выползал поутру на кухню, в мятых трусах, с взъерошенными волосами, с полосками от постельного белья на коже, открывал холодильник и подолгу в него пялился, заставляя Катерину раздражаться и шлепать сына полотенцем по крепкой заднице. Шлепать по этой заднице рукой Катя стеснялась. То есть не стеснялась, а…

Теперь лицо сына встало перед ней — с незнакомым, никогда прежде не виданным выражением похоти, с масляным блеском в зрачках. Не глаза — болото, затягивающее и ждущее. По Витькиным губам, еще недавно мальчишечьим, а сейчас по-мужски твердым, скользнул мягкий, влажный язык и следом — самодовольная улыбка. Лицо все приближалось и приближалось, постепенно закрыв собою весь мир.

Катерина качнулась вперед, потом резко подалась назад — и вдруг упала на колени, скрутилась узлом, раздираемая спазмами сухой рвоты. Лоб ее бился о ступени, руки вцеплялись в камень, точно пытались обнять подножие трона сатаны. Исполнитель желаний бесстрастно наблюдала сверху, как у ног ее корчится очередная жертва.

— А ну прекрати! — холодно отчеканил кто-то на немыслимой высоте. — Прекрати сейчас же, Денница.[37] Богом тебя прошу.

— Ты еще и не начинал просить, братец, — тихо и отчего-то тоскливо произнесла Абойо. — Сперва ты должен научиться просить. Как они. Люди.

* * *

Господи, помилуй… Я не буду больше, клянусь… не буду фантазировать, мечтать, жить… Ничего больше не буду, только помилуй мя, господи, спрячь от этих глаз, от смертной тени в душе моей, избавь от порчи, дьявольской порчи.

Он избавит меня от сети ловца, избавит от гибельной язвы. Перьями своими осенит меня, и под крылами Его я буду в безопасности; щит мой и ограждение — истина Его. Не убоюсь я ужасов ночных, и стрелы, летящей в меня днем, язвы, ходящей во мраке, разной заразы, опустошающей людей в полночь. Падут подле меня тысячи и десять тысяч одесную меня, но ко мне не приблизится. Лишь смотреть буду глазами своими и увижу возмездие грешникам. Ведь я сказал: «Господь — упование мое», Господа Всевышнего я избрал прибежищем своим. Не случится со мной зло и язва, не приблизится беда к жилищу моему, ибо ангелы мои заповедают обо мне — охраняют меня на всех путях моих. На руках несут меня, и не преткнусь я о камень ногою своею. На аспида и василиска не наступлю, попирать буду льва и дракона… — шептала Катя, вернее, кто-то шептал Кате прямо в голове, сама она слов не помнила, она их и не знала никогда, молитвы против порчи, против сети ловца, против язвы, ходящей во мраке. Кто-то, кого Катерина, обессиленная отвращением к себе, не узнавала, охранял ее, нес на руках, не давая ни шагу ступить по склизким от жира и крови полам адской кухни.

Расплескавшая метастазы тьма отступила, втянула гнилые нити в небольшое плотное тело опухоли, снова затаилась комком на дне омута, в глубине Катиной несовершенной души. Катя открыла глаза, словно створки заржавелых ворот отворила — с мучительным усилием. Над нею качалась тень ангельских крыльев — огромная, непроницаемая, райский шалаш размером с дворец. Она отрезала Катерину от напирающей со всех сторон преисподней, накрыла куполом защиты, так же, как музыка в наушниках когда-то давно, в прошлой жизни, спасала Катю от въедливого внешнего мира, подменяя истошный визг реальности на снисходительный музыкальный рык: «You and I were only animals, live and die like burning candles yeah…»[38]

Мы просто животные… И сгораем, как свечи… Не потому ли тебе так нравилась эта песня, что ты и есть животное, которому не дано ничего, кроме быстрой и грязной жизни-смерти-горения? Может быть, это ангел-хранитель пытался сказать тебе чуть больше, чем ты способна воспринять своим звериным умишком, где помещается лишь пара-тройка убогих «хочу» и ни одного «знаю»?