Личные воспоминания о Жанне д'Арк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря - [117]

.

Мы вошли в круглую комнату нижнего этажа, и я с ужасом увидел палачей, державших наготове орудия пытки. Вот она — черная душа Кошона, вот доказательство, что в сердце его не было места жалости. Неужели он когда-нибудь знал материнскую ласку, неужели имел сестру?

Кошон уже был там, а с ним — главный викарий инквизиции, настоятель монастыря св. Корнелия и еще шестеро, в том числе предатель Луазелер. Вокруг была расставлена стража. Возле дыбы стоял палач с подручными в ярко-красной одежде, подобающей их кровавому ремеслу. Я представил себе, как Жанну положат на дыбу, привязав за ноги и за кисти рук, и как дюжие палачи в красном начнут крутить ворот и выворачивать ей члены из суставов. Мне уже чудился хруст костей и треск разрываемых мышц… Как могли все эти миропомазанные служители милостивого Иисуса равнодушно взирать на это?

Вскоре привели Жанну. Она увидела дыбу и палачей, и ей, должно быть, представилась та же картина, что и мне. Но вы думаете, она испугалась и задрожала? Ничуть. Она выпрямилась, и губы ее искривились презрением, но страха не было и следа.

Это было памятное заседание, но самое короткое из всех. Когда Жанна села, ей прочли краткий перечень ее «преступлений». Затем Кошон произнес торжественную речь. Он сказал, что во время процессов Жанна отказывалась отвечать на некоторые вопросы, а на другие давала лживые ответы, но что теперь он намерен добиться от нее правды, и притом всей правды.

На этот раз он держался очень уверенно: он был убежден, что нашел наконец способ сломить упорный дух этой девочки и заставить ее рыдать и молить о пощаде. На этот раз он не сомневался, что одержит верх и заткнет рты руанским шутникам. В этом он был похож на других людей — он не выносил насмешек. Он возвысил голос; его пятнистое лицо уже сияло злой радостью и предвкушением торжества, принимая от этого всевозможные оттенки: фиолетовые, желтые, красные, зеленоватые, а иногда даже синеватые, как у утопленника, — это было всего страшнее. В заключение он злобно крикнул:

— Вот дыба, а вот и палачи! Сейчас ты скажешь все, или мы будем тебя пытать. Говори!

На это она ответила великими словами, которые будут жить в веках. Она произнесла их без малейшего хвастовства, благородно и спокойно:

— Я не скажу ничего, кроме того, что уже говорила, — хоть разорвите меня на части. А если и скажу что-нибудь другое, то всегда буду потом говорить, что сказала не я сама, а пытка.

Сломить ее дух было невозможно. Надо было вам видеть Кошона! Снова поражение, а этого он уж никак не ожидал. На другой день по городу говорили, что у него в кармане было заготовлено признание, которое Жанна должна была подписать. Не знаю, так ли это, но это очень вероятно. Признание, подписанное Жанной, было бы для Кошона и его сообщников особенно ценным — оно помогло бы убедить толпу.

Нет, они были не в силах сломить ее дух, помрачить ее ясный ум. Какая глубина и какая мудрость в этом ответе неопытной девушки! Найдется ли на свете десяток людей, которые понимают, что слова, вырванные у заключенного жестокими пытками, не обязательно являются истиной? А неграмотная крестьянская девушка указала на это с безошибочным чутьем.

Я всегда считал, что пыткой добиваются правды, и все так считали; но простые слова Жанны, полные здравого смысла, словно озарили все ярким светом. Так иной раз вспышка молнии в полночь вдруг на мгновение показывает нам долину, изрезанную серебристыми ручьями, дома, сады и усадьбы там, где была до этого одна лишь непроглядная тьма.

Маншон искоса посмотрел на меня, и лицо его выразило крайнее удивление, то же самое я прочел и на других лицах. Все это были пожилые и ученые люди, и все-таки деревенская девушка сумела сказать им нечто новое для них. Я услышал, как один из них пробормотал:

— Вот необыкновенное создание! Она сейчас прикоснулась к общепризнанной истине, старой, как мир, — и та рассыпалась прахом от одного ее прикосновения. Откуда у нее эти прозрения?

Судьи начали вполголоса совещаться. По отдельным словам, которые до нас доносились, можно было судить, что Кошон и Луазелер настаивали на применении пытки, но большинство других решительно противилось этому.

Наконец Кошон весьма раздраженным тоном приказал отвести Жанну обратно в темницу. Это удивило и обрадовало меня. Я не ожидал, что епископ отступит.

Возвратясь в тот вечер домой, Маншон сказал мне, отчего к Жанне не применили пытку. Для этого были две причины. Во-первых, боялись, как бы она не умерла под пыткой, а это было бы весьма невыгодно для англичан. Во-вторых, пыткой ничего не надеялись достичь, раз Жанна заранее заявила, что отступится от своих слов, сказанных под пыткой. Что касается подписи под признанием, то все считали, что к этому ее не вынудила бы даже пытка.

И снова весь Руан смеялся и три дня повторял:

— Свинья в шестой раз опоросилась, и опять неудачно!

А стены дворца украсились новым рисунком: свинья в митре уносит на плечах дыбу, а следом за ней идет плачущий Луазелер. За поимку неизвестных художников было обещано крупное вознаграждение, но никто на это не польстился. Даже английские часовые притворялись слепыми и не хотели замечать живописцев за работой.