Личное время - [27]

«Пора начать розыскные мероприятия», – подумал опять Рудаки и начать решил с Чернецкого.

7. Розыскные мероприятия

Толкучка у «Демьяновской» была прежняя, как тогда, когда Рудаки встретился тут с Хиромантом. Он закурил, встал в сторонке у витрины «Макдональдса» и стал думать, как ему найти Чернецкого, и вспоминать о последней встрече с Хиромантом. Вспомнил, как стоял тот, неуместный здесь и жалкий в своем длинном черном пальто и косо надетой шляпе, как обтекала современная яркая толпа эту нелепую фигуру из прошлого, вспомнил его пророчества и советы, связанные с проникновением.

Почему-то был он сейчас уверен, что оба его проникновения происходили на самом деле, что действительно побывал он в прошлом, несмотря на всю нелепость и абсурдность этого в свете современного знания. Казалось ему, что встреть он сейчас Хироманта, тот объяснил бы все связанные с проникновением нелепости и противоречия: и откуда взялись сирийские лиры у него в кармане, и в каких джинсах он тушил троллейбус, и в каких – брел через пожарище, и почему не помнит он ничего из происходившего с ним в этом времени в тот период, когда уходил он в проникновение.

Впрочем, объяснить почти все это он мог бы и сам, стоило только поверить в проникновения или, наоборот, окончательно признать, что это были просто яркие сновидения, и Хиромант был нужен ему, чтобы укрепить в нем веру. Но Хироманта не было, а на том месте, где он стоял когда-то, появился бродяга в камуфляже и стал раскуривать вытащенный из урны окурок. Рудаки подошел к нему.

– Слышишь, дядя, – сказал он бодрым тоном, презирая себя и за этот тон, и за «дядю». – Тут один знакомый мой крутится, – он хотел сказать «обретается», но побоялся, что бродяга его не поймет, – такой бородатый, кудри у него буйные, густые, толстый такой. Не видел такого?

– Среди нашего брата, вагабондов, толстых немного, – сказал бродяга грустным, «интеллигентным» голосом. Рудаки еще сильнее устыдился своей фамильярности, – а в этом ареале, вокруг станции метро и рынка, и вообще один. Сержант вам, должно быть, нужен, правда, он такой же сержант, как я фельдмаршал, но не в этом дело. Кудрявый такой, с животом?

– Наверное, с животом, – ответил Рудаки, – я давно его не видел – лет тридцать, – и протянул бродяге пятерку. – А где он обретается?

– Обретается… – повторил бродяга, засовывая пятерку в карман, – давно я не слышал этого слова. Да вон там и обретается, в том переходе, – и он показал на новый подземный переход возле рынка.

– Спасибо, – сказал Рудаки и протянул бродяге сигареты. – Возьмите несколько.

– И вам спасибо, – бродяга вынул из пачки три сигареты. – Если что еще надо – я целый день тут… – он сделал многозначительную паузу, – обретаюсь.

Первое, что подумал Рудаки, когда увидел Чернецко-го, – это то, как мало тот был похож на Че Гевару.

«Берет, наверное, так внешность изменяет или ретушер постарался, – подумал он, – удивительно, что я вообще в том портрете Чернецкого углядел, правда, не сразу».

Ничуть не был похож Чернецкий в жизни на благородного революционера, а вообще, насколько помнил Рудаки, мало изменился – буйные кудри, как и прежде, закрывали его низкий лоб, и седины в них на первый взгляд не было совсем, так же смотрел он исподлобья маленькими, налитыми кровью глазками, так же, как тридцать лет назад, стоял он в привычной лениво-вызывающей позе, и казалось Рудаки, что скажет он сейчас, как, бывало, говорил тогда:

– Ну шо, Абгаша, как поживает твоя Сага?

Из-за этой фразы даже как-то подрался с ним Рудаки, правда, без особого успеха – поставил ему тогда Чернецкий «фонарь» под глазом, – но о той драке Рудаки и сейчас не жалел.

В общем, несимпатичной личностью был Чернецкий, и, несмотря на то что прошло столько лет, Рудаки и сейчас не хотелось иметь с ним дела. Однако Хироманта надо было попробовать разыскать или узнать о его судьбе, и, похоже, Чернецкий был единственной ниточкой.

– Здравствуй, Гена, – сказал Рудаки, подойдя к нему. Чернецкий прищурился и долго разглядывал Рудаки, потом ответил:

– Ну, здравствуй, коли не шутишь. А ты кто такой? Что-то не признаю я тебя – глаза у меня того, не очень.

– Аврам я, Рудаки. Помнишь?

– А… Абгаша, – дыхнул на него дешевой водкой Чернецкий. – А говорили, ты умер.

Рудаки захотелось дать ему в морду, как тогда в Кофейнике, но он сдержался – Хироманта надо было найти – и сказал:

– Жив, как видишь.

– Да я почти и не вижу уже. Катаракта проклятая – говорят, операцию делать надо, а где бабки взять, не говорят, – Чернецкий опять прищурился и стал разглядывать Рудаки. – А у тебя, видать, бабки есть. Прикид, и вообще. Пошли выпьем – вспомним молодость. Только по-быстрому – мне надолго покидать пост нельзя. Ашот заметит – точки лишит, и тогда мне совсем гаплык.

Когда они молча шли к заведению у метро, которое рекомендовал Чернецкий, и после, когда сели за столик со столешницей в грязных разводах, Рудаки думал о том, что нынешняя судьба Чернецкого определилась, пожалуй, уже тогда, в далекие семидесятые. Думал, что среди завсегдатаев Кофейника были такие, как он сам, – студенты и работающие где-нибудь люди: он, например, всю жизнь переводами занимался, Окунь актером, был и очень талантливым, В.К. диссертацию чуть ли не в институте защитил. И пили они тогда в основном, чтобы поговорить, поспорить, почувствовать себя в кругу друзей-единомышленников. Глупо это, конечно, было, но молодость вообще мудростью никогда не отличалась. Но были в Кофейнике и такие, как Чернецкий, – пившие ради выпивки и закуски, говорившие мало или о футболе, не то чтобы Рудаки был против футбола, но говорить об этом все время…