Личная жизнь женщины-кошки - [29]

– Ты сейчас звучишь как еретик, – хмыкнула я. – «При чем тут бог? Лучше почитай инструкцию». Ну что? Пан или пропали мои денежки? – и я врубила машинку. Она зажужжала тихонечко, и на экране появилось яблоко.

– Работает! – радостно потерла ручки я. – Не знаю, надолго ли, но вроде все работает. Действительно как дуршлаг. Надо же. Я и не надеялась. Ты понимаешь, полная же кружка. Хорошо хоть, кофе я пью без сахара. Сладкие жидкости куда хуже для таких ситуаций, от них «мать» летит без шансов на восстановление.

– Ну, кто ж так бьет! – снова возмутился Малдер. – Ну все, теперь точно проиграли. Не футбол, а форма сумасшествия.

– А уж газировка – вообще смерть. Знаешь какая хуже всего? Наш дюшес. Однажды Сашка залил дюшесом свой HTC – это мобильник такой, если кто не знает. Так он умер через три часа. Никакая реанимация не помогла. Чистая кома.

– Нет, ты скажи, им зачем такие деньги платят? Они же даже ногой по мячу не попадают. А если попадают, толку – ноль.

– Все считают, что нет газировки хуже фанты, но наш дюшес…

– Я вот думал пойти на живой матч в июле, но нет уж. Чтобы я вот за такое еще и платил? Ни за что.

– Интересный у нас разговор, да? – улыбнулась я, глядя, как яблочко на экране сменяется командной строкой. – Каждый говорит о своем, но вроде как получается диалог – и всем хорошо. У меня так мама с папой говорили. Если за ними записать – получилось бы два разных кино. Одно – мелодрама, другое – научно-популярный фильм. А у тебя, значит, спортивный канал.

– Так, все! Я буду делать вид, что мне интересно, как ты чинишь ноутбук, но ты за это послушаешь про мои пенальти, – предложил Игорь, но я тут же заворотила нос.

– Пенальти? Нет уж, лучше давай как есть, каждый о своем, – и я потянулась, снова зевнула, а потом встала, подошла к Игорю и обхватила его сзади за шею. Через секунду я уже сидела у него на коленях и подставляла губы для поцелуя. До неправдоподобия мирный вечер усыплял бдительность и создавал иллюзию того, что «все не так уж плохо на сегодняшний день». Мы целовались в кухне, компьютер работал, «Динамо» проиграло, и я было подумала, что с сюрпризами на сегодня все. Игорь переключил канал на новости, я пошла делать нам чай. На всякий случай выпила все же одну таблетку, чтобы наверняка уснуть. Бессонница страшна еще и тем, что, когда ее боишься, вообще невозможно уснуть. Нужно мне все-таки продолжить ходить на тренировки. После них я всегда засыпала как убитая.

– Фая… – тихо позвал меня Игорь. Я стояла спиной к телевизору, когда ровный голос ведущей сообщил:

– Прямо из Дамаска, с места недавнего теракта репортаж нашей журналистской группы Юрия Молчанова. Юрий?

– Да, Елена, спасибо. Итак, сегодня нам удалось добраться до места трагедии…

Я замерла и с силой сжала ручку беспроводного электрического чайника. Я заставила себя не оборачиваться и никак не реагировать. Я повторяла себе – просто дыши.

– Это ведь он, да? – тихо спросил Игорь. – Это тот самый Юрий Молчанов.

Я отставила чайник в сторону. Спать захотелось неимоверно.

Глава 8 Лекарство от всех страхов всегда внутри нас. А иногда в аптеке

Это был он. Тот самый Юра Молчанов. Я не могла вспомнить, когда говорила Малдеру, как его зовут, я вообще старалась не только не упоминать призраков моего темного прошлого, но и не помнить о них. Я жила, делая вид, что в моей жизни не было ничего, кроме мамы, Лизы, Вовки, каких-то подруг, поездок на дачу и сбора урожая по осени. Юра Молчанов? Какой Юра? Не было такого. Один морок.

Юра стоял на переднем плане и держал в руках микрофон, за его спиной что-то горело. Таким я его и помнила: Юра всегда лез туда, откуда все предпочитали убежать. Некоторые выбирают, кем им стать, некоторые долго ищут призвание, кому-то просто не задают этого вопроса – отдают в какой-нибудь вуз, и дело с концом. Юра был журналистом от бога, если можно так сказать. Там, где есть какая-нибудь баррикада, танк или что-то полыхает, то около обязательно стоит Юра Молчанов с микрофоном в руке.

– Он что, картавит? – удивленно спросил Игорь, и я вздрогнула так, словно Апрель случайно ткнул в меня швейной иглой. Юра не картавил, чуть комкал слова, словно пытался сказать их быстрее, чем это было физически возможно, и часто одно слово наступало на пятки другому. Но дело было, конечно, не в том, что Игорь обидел моего бывшего любовника – да он и не хотел обижать, просто спросил со свойственным только ему холодным, почти профессиональным интересом, не картавит ли человек. И если да, то как его в журналисты-то взяли? Но меня «заморозил» сам факт того, что мы стоим на чистой, безликой кухне моего «знатока душ» и говорим о Юре Молчанове. Это было личное. Да, я вдруг с ужасом поняла, что не готова разделить воспоминания о нем с кем-то, даже с Игорем.

Значит ли это, что со мной что-то не так?

– Нет, не картавит, – ответила я, глядя куда-то в пустоту за окном. – Я пойду спать.

– Теперь ты решила спать, – усмехнулся Игорь.

Я выпрямила спину, как делают люди, напряженные в ожидании удара, но больше он ничего не сказал. Тогда я развернулась и пошла в комнату. Я слышала, что новости продолжались, телевизор говорил, но голос Юры уже исчез, вместо него ведущая радостно сообщала последние подробности жизни недавно рожденных в каком-то зоопарке редких выдр. Мне захотелось одеться и уйти, позвонить с улицы сестре, поговорить с ней – не важно, о чем. Например, о том, что со мной что-то не так. Я до сих пор не могу смотреть на Юру Молчанова, хотя могу с уверенностью сказать, что не люблю его больше. В этом чувстве есть нечто другое: непостижимая преданность прошлому, которое хоть и было самым болезненным событием из всех, но оно же единственное, имевшее хоть какой-то смысл.