Лицей 2022. Шестой выпуск - [18]

— Ну, вы вспомнили времена. Сейчас это всё никому не надо, снесут и построят таунхаус какой-нибудь или коттедж современный. За землю как бы нам миллиона три выторговать, и то хорошо будет.

Катю как будто щёлкнули по носу. Она слышала рассказы коллег о кабальных ипотеках, но никогда не вникала.

— Ну, посмотрим, Катя, как пойдёт, — риэлторша как будто смягчилась и перешла на свойское «ты». — Ты мне скажи: в какие дни сможешь сюда приезжать на показы? Я в такую даль ездить не буду, сама понимаешь.

— Да в любые.

— И ладненько, — риэлторша что-то зафиксировала у себя в блокноте. — Участок тридцать соток, правильно я помню?

Катя кивнула и поняла, что мысленно та уже на полпути к офису, — и ей стало неприятно, что вопрос её будущего и бабушкиного прошлого решается походя, как что-то незначительное. Риэлторша подмигнула Кате, скинула зелёные шлёпки, переобулась в сапоги и моложавой походкой пошла к калитке. Только когда она скрылась в автомобиле, Катя поняла, что для того, чтобы показывать дом покупателям в любое время, ей придётся проводить в дороге три часа утром и четыре вечером. Сделалось дурно. А дом тем временем как будто снова становился родным.

Катя решила исследовать его и пошла по тому же маршруту, что и с риэлторшей. Кладовка, в которой бабушка хранила своё институтское прошлое — собрания сочинений Ленина и Маркса, учебники и методички по истории КПСС, — уже не казалась такой большой, как в детстве. Отсыревшие тома превратились в слипшиеся кирпичи.

Катя вспомнила лицо риэлторши, когда она заглянула в кладовку, и подумала, что ей ещё пришлось конспектировать ленинские статьи. Решила, что собрание сочинений выбрасывать не будет, а при случае протрёт каждый том и, может быть, внутри найдёт бабушкины фотографии вместо закладок или заметки аккуратным каллиграфическим почерком.

Катя попыталась расшатать тугой и плотный строй томов, затем присела возле стеллажей на корточки и увидела коробку от бабушкиного компьютера, на ней крупными печатными буквами было Катино имя. Она вытащила её, как дети достают подарки из-под ёлки, и с нетерпением открыла. Внутри белел марлевый мешочек с сухими цветами. Катя почувствовала слабый аромат лаванды и можжевельника. Под мешочком плоско лежала сыроватая одежда. На вытянутых руках она подняла из коробки выцветшую джинсу. Это были те самые брючки, в которых она пошла первого сентября в новую школу вместе с бабушкой, только размер казался таким маленьким, будто не Катя выросла, а они уменьшились.

Как она гордилась, когда впервые надела джинсы на школьную линейку!

Ирина Рудольфовна крепко держала Катю за руку и, когда к ней подходили другие учительницы, чтобы поздороваться, представляла, как показалось Кате — не без гордости, свою внучку. Кате нравились эти городские улыбчивые учительницы, но ещё больше нравился её новый класс с высокими окнами, цветами на подоконниках — и никакого мусора между партами.

Светлоголовые и чистенькие, не похожие на прежних её одноклассников, мальчишки и девчонки гонялись друг за другом с весёлыми воплями и не обращали внимания на новенькую. Вдруг веснушчатый пацан закричал громко:

— А вот внучка исторички! Будет учиться с нами!

Катя машинально ссутулилась и по привычке сложила руки так, словно прятала несуществующее жирное пятно. Ей не хотелось стать изгоем в новой школе. Оглядевшись исподлобья, она поняла, что никто вокруг не собирается плеваться в неё, никто не собирается нападать.

— Привет, я Пашка Постников! — воскликнул веснушчатый. И, не дожидаясь ответа, убрал свой портфель со стула рядом. — Садись со мной.

Как выяснилось, у Пашки было много талантов. Например, он мог одновременно шевелить кончиком своего буратинистого носа и оттопыренными ушами. Когда в класс заглядывало солнце, его уши как будто впитывали лучи и сами испускали розовый свет. Казалось, что и голова ему дана, только чтобы носить такие замечательные уши. Изображая учителей, он так гримасничал, что веснушки оживали и скакали по лицу сухарными крошками. Все вокруг катались от смеха, а сам Пашка лишь улыбался грустными глазами. По этому взгляду, по тому, каким взрослым иногда казался сосед по парте, Катя догадывалась, что в семье Постниковых не всё гладко.

Быть может, его тоже не любят мама с папой.

В новой школе Катя стала постепенно забывать родителей. Их образы расплывались. От матери она помнила буйную чёлку, выбивающуюся из-под платка, и кольцо с красным камнем. Отец возникал перед глазами вечно сердитый, с поджатыми губами и неспокойными желваками. Лицо Аманбеке совсем стёрлось, и от неё у Кати в голове остались только бархатные наряды и грузные украшения. Единственное воспоминание, за которое Катя цеплялась, — это голос живого Маратика. После того как он умер, она ни разу не слышала его. Братика ей забывать не хотелось.

Ирина Рудольфовна рассказы о Маратике считала выдумкой. Хотя вслух об этом никогда не говорила. Катя это понимала и оттого ещё больше хотела убедить бабушку, что Маратик не умер совсем.

Однажды Ирина Рудольфовна очень серьёзно посмотрела на Катю и протянула ей коробку размером с книгу.