Лица - [189]

У Элиота дела шли хорошо. Он смог заснуть без лекарств, и его кровяное давление снизилось. Жени предсказывала, что он поправится очень быстро. Его кожа, чистая и гладкая, уже начала избавляться от последствий взрыва и принялась сама себя заживлять.

Уже через пятнадцать часов после операции состояние Элиота значительно улучшилось. «Хирург, — размышляла Жени, переходя в другую палату, чтобы проверить состояние скоб на челюсти Брюса Паттерсона, — лишь один из членов бригады, а другие — везение и хорошие гены больного».

У Чарли было и то, и другое. После обеда Жени сняла ей последний шов за ухом. Она осталась довольна результатом операции, а Чарли — почти в восторге. Ни намека на припухлость, а несколько синяков — желтоватых и коричневатых — можно было легко скрыть косметикой. Чарли помолодела и, пока восстанавливала силы, похудела на восемь фунтов. Глаза блестели, движения выдавали в ней женщину, которая знает, что привлекательна.

— Ты подарила мне новый мир, — сказала она Жени. — Новую жизнь. Я приехала сюда полумертвая. Жизнь оставалась позади. А теперь — посмотри! — она крутилась, как много лет назад, когда Жени подарила ей пальто. — Может быть, этого никто и не скажет. Но я — красива! Золушка! А волшебная палочка в твоей руке, Жени.

— Она называется скальпель, — рассмеялась Жени, в то время как Чарли ее горячо обнимала.

— Мне неважно, как она называется, но ты — волшебница.

Что-то шевельнулось в ее памяти.

Волшебницей называла ее Лекс в Аш-Виллмотте перед тем как «окрестить» Жени.

— Пожалуйста, не говори больше так, — попросила она Чарли.

— Хорошо, — подруга объяснила ее просьбу скромностью. — Но Т.Дж. мне никогда не удастся убедить, что ее крестница — не фея.

Девочка ходила по палатам и прощалась с больными. Многие из них ей что-нибудь дарили: осколок снаряда, камешек, засушенный листок — сувениры войны. Она складывала все в свою коробку из-под обуви — богатство, значение которого не была еще способна оценить.

Потом она вернулась в осмотровую палату, где поджидала ее мать, и они вместе направились к Максу.

На следующее утро по дороге в аэропорт Чарли рассказывала, как он поднял девочку на руки и неуклюже погладил широкой ладонью.

— Почти как собственную дочь. Из него вышел бы замечательный отец.

Жени вернулась в клинику в половине двенадцатого, а через семь часов уехала домой. Все было спокойно. Выздоровление Элиота поражало своей быстротой.

В девять — во входную дверь постучал Макс. Она впустила его, предложила выпить или поужинать. Он отказался и от того, и от другого.

— Давай ограничимся чашкой слабого кофе, но зато с сильным советом.

— Проходи. Если тебе удобнее, снимай ботинки, — Макс редко работал меньше четырнадцати часов в день. И присаживался перекусить, только если с кем-то разговаривал, читал или делал пометки.

Вместе с кофе Жени принесла небольшой пирожок, купленный по дороге домой, и Макс, что-то одобрительно промычав, съел его в три приема. Потом развязал шнурки от ботинок, но оставил их на ногах. Он сидел на диване. Жени пододвинула рядом стул.

— Ты хорошо выглядишь. Как девушка, — сказал он в смущении.

— Спасибо, — комплименты Макса, какими бы они не были неуклюжими, казались редкими и дорогими.

Вернувшись домой, Жени успела принять душ и переодеться в кремовую кофту-джерси и любимую мягкую юбку, ниспадающую складками к ступням. Волосы она расчесала и оставила распущенными по плечам. Максу так и не удалось скрыть восхищения. И Жени понимала: такой, в домашней обстановке, он ее еще не видел.

Она положила на тарелку еще один кусок пирога.

— Ну, хорошо, перейдем к делу. Я не все еще продумала, но две вещи знаю наверняка. Первое: клиника должна продолжать работать. И второе: нам нужны деньги.

— Ты угодила в точку, детка, — улыбнулся Макс, заставив ее покраснеть из-за того, что она изрекла очевидные вещи. — Но пункт два как раз и мешает работе. Мы существуем на скудные дотации тех же самых корпораций, которые выбрасывают миллионы на войну, а нам достается подачка, чтобы починить повреждения.

— Добавь сюда же пожертвования, — напомнила Жени.

— На что они годятся. Поступают редко. Пустые деньги.

— Я сама предъявила сегодня чек Дэнни.

Макс кивнул с отсутствующим видом, как будто она сказала что-то несущественное.

— Я думаю, и другие бы с радостью пожертвовали деньги, если бы знали, чем занимается твоя клиника. Беда в том, что никто об этом не знает.

— Ты считаешь, детка, что мы должны себя рекламировать? Пускать слезливые коммерческие ролики о ветеранах-уродах?

— Подожди, Макс.

— И платить за каждый по десять тысяч долларов, чтобы его показали на телевидении? — безжалостно продолжал он.

Жени покачала головой. И Макс заметил, как разлетаются ее золотистые, как плотный шелк, волосы.

— Извини, детка, я знаю, какой я сукин сын.

— Наверное, Макс. Я думала, не поговорить ли мне с моим бывшим мужем. Фонд Вандергриффов поддерживает многие…

— Нет! И так уж нелегко брать этот чек от Ритко. никакой благотворительности. Пусть даже от тех, кто захочет порадовать свою маленькую Жени. Поговоришь со своим бывшим — и глазом не успеешь моргнуть, как это все превратится в клинику Вандергриффа. Налоги платить не надо, и прихлебатели Вандергриффа понесутся сюда сломя голову. Превратят все в дерьмовую клинику красоты. Нет, актер — это все! Я не косметолог, а врач.