Либидо, его метаморфозы и символы - [128]

У китайцев огонь, о принесении в жертву которого мы уже говорили в III-ей главе, имеет женственную природу, подобно быку; об этом упоминает комментатор философа Чуанг-Тзе (350 г. до н. э.), говоря, что "дух очага называется Ки; он одет в ярко-красный, подобно огню, цвет и походит на прекрасную, миловидную девушку". В "Книге обрядов" сказано: "дерево сжигается в огне за духа Ау; жертва эта за Ау есть жертва старым (отшедшим) женщинам. Эти духи огня и очага суть души отшедших поваров; поэтому они называются "старыми женщинами". Бог кухни возник из этого до-буддистского предания; впоследствии он стал (будучи мужского пола) владыкой семьи и посредником между семьею и богом. Таким образом древний женский дух огня превратился в подобие Логоса. (Ср. по этому поводу выводы 111-й главы.)

Из семени быка произошли прародители быков и коров, а также 272 рода полезных животных. По Минокиреду Гайомар уничтожил Дев-Азура, которого считают демоном злой похоти. Ази, демон злой похоти, всего долее держится на земле, несмотря на действие Заратустры. Но он будет уничтожен при воскресении из мертвых (как сатана в Апокалипсисе апостола Иоанна Богослова). По другому изложению Ангромайниус и змея останутся последними и будут уничтожены самим Агурамаздой.

По предположению Керна Заратустра носит название "Золотой Звезды и тождественен с Митрой". Имя Митры находится в соотношении к ново-персидскому слову mihr, означающему солнце и любовь.

В мифе Загрея мы видим, что бык также тождественен с богом, поэтому жертва быка есть также жертва бога, но на примитивной ступени. Символ животного является до некоторой степени лишь частью героя; он жертвует лишь своим животным, то есть символически отказывается лишь от животной своей природы. Внутреннее участие в жертве[675] великолепно выражено болезненно-экстатическими чертами лица Митры, убивающего быка. Он действует одновременно и добровольно и недобровольно[676], поэтому выражение его несколько истерично; оно имеет некоторое сходство с известным слащавым лицом Христа на распятии Гвидо-Рени. Бенндорф говорит[677]:

"Черты лица, имеющие, особенно в верхней его части, совершенно идеальный характер, в то же время имеют б высшей степени болезненное выражение".

Сам Cumont[678] говорит о выражении лица Тавроктона:

"Лицо это, такое, каким можно его видеть на лучших воспроизведениях, есть лицо юноши, почти женственно-прекрасного. Густые вьющиеся волосы ореолом подымаются вокруг лба; голова слегка отклонена назад, так что взгляд направлен к небу; сморщенные брови и губы придают ему странно горестное выражение"[679].

Изображенная у Cumont голова Остии действительно напоминает своим выражением хорошо нам известное выражение сентиментального отречения наших пациентов. Сентиментальность же есть не что иное, как вытесненная животная жестокость; отсюда чрезвычайно сентиментальная поза, соответствующая символике пастуха и овечек христианства того времени, с придачей инфантилизма[680].

Бог, все же, жертвует лишь животной своей природой, то есть своей сексуальностью[681], в тесной аналогии с движением солнца. В течении этого нашего исследования мы уже видели, что та доля libido, которая созидает религии, оказывается скрепленной с матерью и что она и есть, собственно говоря, постоянная наша связь с тем, отчего мы происходим. (Religio?) Поэтому мы можем сокращенно назвать эту величину "материнской libido". Как мы видели, libido эта скрывается под многочисленными и весьма разнообразными символами (так же и животных), причем род этих символов (мужской- или женский) безразличен; ибо и разница полов, собственно говоря, второстепенна и психологически не играет той роли, какую можно бы предположить при поверхностном наблюдении.

Ежегодная жертва девушек дракону была, вероятно, идеальным символическим случаем. Чтобы утешить гнев страшной матери, жертвовали прекраснейшую женщину, как символ своей libido. Смягченными формами подобных жертв являлись жертвы перворожденных и различных ценных домашних животных. Другим идеальным случаем является самооскопление при служении матери, смягченной же формой этого — обрезание[682]. При этом жертвуют по крайней мере частью себя самого. Подобные жертвы, предметы которых, в идеальных случаях, символизируют libido, уводящую от матери, являются символическим отказом от жизни, совершенным для того, чтобы вновь получить ее. Жертвою откупаются от смертельного страха и умиряют умерщвляющую мать. В тех более поздних культах, где герой, с давних пор превозмогающий и смерть и все зло, стал главным божественным лицом, он же становится священником-жертвователем, вновь порождающим жизнь. Так как герой есть сказочный образ, жертва же его является сверхмирной мистерией, значение которой далеко превосходит ценность простого жертвенного дара, то при углублении этой жертвенной символики имело место либидинозное устремление вспять, вновь оживившее мысль о человеческой жертве; произошло это, во-первых, вследствие подавляющего обилия фантастических придатков, всегда черпающих материал свой на значительной глубине, а также и вследствие более высокой религиозной оккупации libido, требовавшей совершенного и равнозначущего выражения. Таким образом мы уже приближаемся к отношениям Митры с быком его. В мистерии Христа сам герой жертвует собою. Сам же герой, как мы много раз видели, есть томящаяся тоскою по матери инфантильная личность, жертвующая, под видом Митры, желанием (libido), по видом же Христа идущая на смерть; оба действуют и добровольно, и недобровольно. На памятниках культа Митры мы часто находим следующее странное символическое изображение: кратер