Либидисси - [6]

Едва мы переступили порог, как наше внимание приковала к себе карта, пришпиленная к внутренней стороне двери. Старый картолог объяснил нам, что рисунок пером, состоящий из тонких линий, есть не что иное, как вертикальная проекция некоего имперского города, каким он был в ранний период Нового времени. Клубок улочек будто парил в пространстве. Тебе сразу же бросилось в глаза, что одна из них, ведущая в гору, в самом конце расширялась воронкой, после чего дворы домов, разворачиваясь парадоксальным и тем не менее иллюзорно убедительным образом, попадали в поле зрения и просматривались целиком, вплоть до углов. Стоило смотрящему чуть повернуть, наклонить или поднять голову, как нарисованные поверхности — фахверковые стены и булыжная мостовая — приходили в движение и начинали перемещаться. Из толстых, казалось, одинаково темных крайних линий и равномерно заштрихованных контуров проступали новые виды на те или иные части целого, а взгляд неожиданно уходил далеко в глубь всей картины.

Ты обнаружил фасад ратуши, а ведь поначалу мы смогли распознать — как бы с высоты птичьего полета — лишь ее крышу и башню. Заговорщицки улыбнувшись, картолог сказал нам, что на плане города здание ратуши исторически удвоено. Дополняя сооружение с одной башней, каковое у нас перед глазами, на рисунке имеется еще и здание эпохи Ренессанса, с двумя башнями. Оно стоит во всем своем великолепии и по сей день, в то время как его средневековый предшественник после сноса обречен на прозябание в царстве призраков — среди прочих ведут[1] и картографических проекций. В нас вдруг заговорило профессиональное самолюбие. Дабы найти правильный угол зрения, мы принимали самые немыслимые позы, но лишь когда ты встал на офисный стул и мы начали вращать его сиденье, перед тобой мелькнули два византийских купола, две луковицы, изображенные художником в перспективе, — когда-то видение будущего, а ныне исторический факт.

Картолога обрадовал наш интерес к его занятиям. Принципы смены перспектив, разработанные в ранний период Нового времени, он собирался применить при составлении графической программы для анализа снимков, сделанных со спутников. На столе посреди его кабинета возвышалась небольшая пирамида из электронных аппаратов. Сразу на нескольких экранах картолог показал нам полупустыню без единого деревца. Это был вид сверху. Надо было прийти к таким операциям с компьютером, которые позволили бы увидеть подземные промышленные установки. Усердные объяснения картолога тогда нам быстро наскучили. Сегодня, обладая практическими навыками, мы, пожалуй, поняли бы его лучше. Однако оперативники получают доступ к мастерским и лабораториям только в исключительных случаях, да и вообще грузный картолог, вероятно, стал жертвой последней проверки на профпригодность и затерялся среди таких же пенсионеров.

Юнисефовский самолет, давно устаревший даже для здешних мест, летел медленно и на небольшой высоте. За горой ящиков с приборами и коробок с препаратами мы чувствовали себя комфортно, пилоты нас ни разу не потревожили. Правда, пришлось потеть в термокомбинезонах, облачиться в которые нам настоятельно посоветовали, сославшись на ненадежность системы обогрева в грузовом отсеке. Расстегнув молнии, мы ощутили собственный запах, запах гостиничного мыла — душ в отеле мы приняли вместе — и свежий запах геля, который источали наши волосы. Вылет с Кипра сильно задерживался. Бродя поблизости от аэропорта, мы заглянули в парикмахерскую, где нам по нашей просьбе слегка укоротили и без того коротко подстриженные волосы и выбрили затылки.

Когда наш турбовинтовой неспешно по размашистой дуге заходил на посадку, мы ощутили, сколь огромен простирающийся вдали город. Мы видели край желтовато мерцающей дымки, повисшей над ним в виде гигантского колокола, видели извилины вытекающих из него магистралей и обилие электрических огней в центральных кварталах— даже сейчас, поздней ночью, жизнь там не замирала. Прильнув к крохотному оконцу, мы слышали биение наших сердец: так было, когда мы отправлялись на самое первое задание. Наши головы соприкасались, и щеточки волос на висках проникали одна в другую, отчего становилось щекотно.

4. Изнуренность

Среди ночи я=Шпайк вынужден был покинуть баню и отправиться домой. Из-за моего соотечественника. Безошибочным чутьем новичка в этих краях толстяк обнаружил меня в парной с фимиамом, здесь он и завязал со мной разговор на своем отрывистом английском. Сказал, что он инженер, специализируется на сооружении каркасов зданий из стальных конструкций. Я=Шпайк был готов внимать рассказу обо всем, что волновало его и в профессиональном плане, и в личной жизни. Однако только как слушатель я его не устраивал, и он начал мучить меня расспросами о городе. Упорные заверения в моей неосведомленности не помогали, он пристал ко мне как репей. И когда я=Шпайк, подбирая самые отвратительные выражения, стал описывать ему паразитов, жаждущих переслащенной крови иностранцев не только в лучших отелях, но и в бане у Фредди, то даже это, казалось, интересовало немца — вплоть до тошнотворных деталей. Так что мне не оставалось ничего иного, как спасаться бегством по окутанным полуночной мглой проулкам.