Либидисси - [16]

Продвинувшись вперед по старой деревянной крыше, которая при каждом моем шаге стонала как живая, я=Шпайк вижу отрезок улицы, вернее устье переулка, ведущего к рынку, где торгуют видеоаппаратурой. Полпути, значит, пройдено. Тремя связными немецкими фразами Лизхен заставила меня отправиться по крышам к Аксому. Отныне я=Шпайк должен смириться с тем, что она не только понимает немецкую речь, но и сама говорит по-немецки. У меня никогда не возникало сомнений в том, что говорить свободно ей мешает вовсе не органический дефект. Оказываясь вместе со мной вне стен нашего дома— на овощном рынке квартала, на видеобазаре или в мастерской у Аксома, — она говорила на крайне экономном, отрывисто лающем пидди-пидди. Дома у нее с губ подолгу не сходило и полслова. Только иногда по утрам, ближе к полудню, когда по прошествии нескольких часов мой сон становился более легким, я слышал сквозь открытый люк звуки, похожие на бормотание и жужжание, — такие низкие и со столь сильным резонансом, что, казалось, они никак не могли исходить из грудной клетки худенькой девочки.

Уже виден дом Аксома, узкое строение из серого кирпича. Остается пересечь четыре крыши, все с наклоном к улице. Аксом — наш сапожник, с того момента, как из толпы мне кинули Лизхен. Когда мы первый раз пришли к нему в мастерскую — Лизхен висела у меня на спине подобно обезьянке, — я=Шпайк принял Аксома за грека. Может быть, потому, что здесь много мелких ремесленников греческого происхождения. Но Аксом опроверг мое предположение, сказав, что корни его семейства — в одном из тех воинственных горских племен, которые некогда наносили удар за ударом по торговым связям города с внешним миром. Конец разбою на большой дороге положила Иноземная держава, когда, будучи в зените своего могущества, подвергла горные селения воздушным налетам с применением осколочных бомб и отравляющих газов. Часть тех жителей, что остались в живых, — пав духом или, наоборот, решив отныне оказывать сопротивление исключительно коварными акциями, — потянулись в город, чтобы осесть там в качестве поденщиков, уборщиков мусора, портных по переделке платья, сапожников по мелкому ремонту.

Аксом — хороший сапожник. Доктор Зиналли, по совету которого мы пошли к Аксому, пообещал скорее слишком мало, нежели слишком много. У ортопедических башмаков, а таких Аксом сшил для Лизхен уже десятка полтора, безобразный вид и какая-то странная, неправильная форма. Ни одна пара не похожа на другую. Ни один левый башмак не выглядит так, как правый, а в крашенную черным цветом кожу всегда вработана какая-нибудь причудливая деталь: полоска свалявшегося меха на подъеме, кружочек резины в подошве, кусочек старого твердого дерева в заднике. На моем лице читались, наверное, недоверие и неуверенность, когда Аксом начал неторопливо примерять самую первую пару. Подъем и пальцы на обеих ногах девочки были искривлены по-разному, но они не срослись и не были покалечены. Они привыкли скрючиваться вследствие их длительного противоестественного использования — лазания по клетке. Кожа ороговела не только на подошвах, а пальцы проявляли ужасающую подвижность, смыкаясь друг над другом или друг под другом всякий раз по-новому. Аксому понадобилось более часа, чтобы погрузить ноги Лизхен в первую пару башмаков и справиться со сложной шнуровкой, то натягивая ее, то ослабляя, то стягивая вновь. Лизхен ничем не показала, испытывала ли она при столь длительной процедуре боль. Аксом же стонал и ругался последними словами. Поставив перед собой разной высоты табуретки о трех ножках, он устраивался на них в самых странных позах по отношению к ногам и башмакам девочки. Чтобы протягивать шнурки вверх, ему часто не хватало рук. Тогда он наступал шлепанцем на одну из натянутых кожаных тесемок или дергал шнурки зубами, в то время как его толстые пальцы сжимали и мяли кожу. С тех пор процедура надевания башмаков упростилась, однако Лизхен все еще не может сменить ортопедические башмаки сама, она все еще носит каждую пару и днем и ночью, пока не потребуется больший размер.

Работа Аксома стоит дорого. Пожалуй, даже безумно дорого, ибо с самого начала он потребовал, чтобы половина вознаграждения выплачивалась в твердой валюте. Кроме того, по совету доктора Зиналли мы поддерживаем в нем хорошее настроение скромными подарками, главным образом специфическими порнофильмами индийского производства; Лизхен покупает их на видеобазаре задешево, наборами по двенадцать штук в каждом. Охотно принимает наш сапожник и деликатесные консервы, только они должны быть завезенными издалека: Аксом любит заграничные этикетки с непонятными ему надписями. Когда мы однажды забыли принести такой презент, он отослал нас назад под явно надуманным предлогом, и Лизхен пришлось еще долго ждать новых башмаков, а были они длиннее старых на каких-нибудь три миллиметра.

Чтобы попасть на крышу аксомовского жилища, я=Шпайк должен перепрыгнуть через узенький проулок — не шире человеческого плеча. Мне удается это сделать, не опираясь при приземлении на руки. Крыша у Аксома застелена свинцом. Мои штиблеты с синтетическими подошвами отрываются от раскаленного металла с отвратительным чавканьем. Люком служит старая автомобильная дверь. Сквозь оконце в ней я=Шпайк окидываю взглядом мастерскую Аксома. Сапожник изготавливает не только обувь, но и седельную сбрую, пистолетные кобуры и короткие декоративные плетки; многие здешние парни носят их, заткнув за пояс или накинув на запястье ременную петлю. Помимо того Аксом нелегально приторговывает бывшим в употреблении ручным огнестрельным оружием. Его товар разложен на полке рядом с входной дверью. Когда Лизхен примеряла новую пару башмаков, в мастерскую нередко заходил какой-нибудь потенциальный покупатель и, слегка кивнув нам, тут же оборачивался к этой полке. В доброй дюжине коробок из-под обуви хранился скромный набор пистолетов, завернутых в шелковую бумагу и чистые тряпки, — большей частью восточноевропейского или итальянского производства. Единственным оружейно-техническим раритетом — при последнем знакомстве с аксомовским арсеналом — мне показался действительно старый, но очень обихоженный английский револьвер.