Либерия - [14]

Кое-как мы пробрались к потрепанному желтому такси. На капоте сидел смуглый белый парень примерно моего возраста. У него было плотное телосложение, прыщавое лицо и торчащий кверху чубчик. Он был одет в тесные джинсы с заниженной талией и обтягивающую майку, в зазоре между ними весомо покачивалась жировая складка на животе.

Запихнув нас обоих внутрь машины, Омар захлопнул дверь и скомандовал водителю:

— Ле го!

Машина медленно тронулась с места, понемногу набирая скорость. Попрошайки не отставали; они засовывали руки в окна и тараторили наперебой:

— Начальник, дай мне доллар на холодную воду!

— Ты ведь мой друг, да? Подвези меня до города!

— Сэр, дай сигарету!

Один из них запрыгнул на багажник, распевая какую-то залихватскую песню и жестами приглашая остальных последовать его примеру. Водитель ругнулся, резко крутанул руль и торжествующе расхохотался, увидев в зеркале заднего вида, как смельчак грохнулся в канаву на обочине. Такси затарахтело прочь, оставляя за собой клубы густого черного дыма.

Никогда еще мне не случалось ездить на такой дряхлой машине! Она скрипела, скрежетала и дребезжала, как телега, груженная ржавыми гвоздями, угрожая в любой момент развалиться на части прямо на дороге. Обшивка в салоне практически отсутствовала. Боковые стекла — там, где они были, — были подперты деревянными колышками, не дававшими им провалиться вглубь двери. Правая задняя дверь, рядом с которой сидел Омар, не закрывалась вовсе, и ему приходилось придерживать ее рукой за оконный проем. Словом, машина выглядела так, как будто ее угнали с пункта сбора металлолома после того, как ее уже начали разбирать на части, удаляя все лишние элементы. Картину концептуально дополняла странная музыка, доносившаяся из хрипящих динамиков; она состояла главным образом из частых барабанных ударов и истошных выкриков. Таксист качал головой в такт и подпевал на незнакомом мне языке.

— Сколько лет твоей машине? — спросил я у водителя, разглядывая служивший мне сиденьем кусок грязного поролона.

— О?! Да о ма на! — добродушно ответил таксист и ласково похлопал рукой по приборной панели, где поблескивала на солнце наклейка с надписью "Иисус — мой друг".

— Что? — переспросил я.

— А сэ, да о ма на!

Так ничего и не поняв, я осторожно откинулся назад и смахнул ладонью с лица струйки пота. В машине было жарко, как в раскаленной парной. Рядом со мной неподвижно сидел Омар; его глаза смотрели в разные стороны, что придавало ему довольно зловещий вид. Белый покачивался на переднем сиденье, закрывая от ветра огонек зажигалки. Выдохнув дым в окно, он протянул мне руку через плечо и сказал высоким юношеским голосом:

— Гена.

Я взял его ладонь в свою и слегка потряс; она была мягкая, прохладная и влажная, как медуза или кусок сырого мяса.

— Наши машины сейчас ремонтируются, поэтому пришлось взять такси, — не поворачиваясь, негромко проговорил Гена. — А так вообще у нас два джипа. Оба — четыре на четыре. Отсюда до Монровии где-то час ехать...

Он говорил медленно, делая длинные паузы между фразами; казалось, порой ему трудно было подыскивать нужные слова. Омар загадочно улыбался и кивал головой — как будто соглашаясь с тем, что говорил Гена.

— Ты в Минске живешь? — продолжал говорить Гена. — Я в шесть лет с родителями уехал из Беларуси в Израиль. Я — учредитель и акционер компании. Здесь еще есть директор, Шимон, но он сегодня поздно будет, так что ты, скорее всего, только завтра с ним познакомишься. Он родился в Израиле, русского совсем не знает — только иврит и английский. Ну, еще итальянский матерный. А я за месяц, что здесь нахожусь, почти разучился говорить по-русски... Кстати, тебе черные девушки нравятся?

Я пожал плечами, отрешенно глядя в окно. Плоская местность, сколько хватало взгляда, была покрыта одинокими пальмами и редкими низкорослыми кустами. Порой вдоль дороги встречались кривые приземистые лачуги, сооруженные из стеблей бамбука и пальмовых листьев.

Солнце постепенно склонялось к горизонту, но вокруг по-прежнему было светло. А потом вдруг быстро, минут за пятнадцать, стемнело, и мир окутала непроглядная тьма.

*******

Мы въехали в Монровию около семи часов вечера. Столица Либерии была покрыта мраком. Электрическое освещение на улицах отсутствовало. Дорога стала настолько плохой, что водитель сбавил скорость до двадцати километров в час и ехал зигзагами, огибая колдобины и ямы, в которые то и дело норовила провалиться машина.

По обеим сторонам дороги тянулись лачуги, кое-как собранные из подручного материала: обгорелые доски, палки, куски картона и брезента образовывали ненадежные конструкции, которые, казалось, могли в любой момент повалиться набок. Кое-где за ними виднелись скелеты домов из бетона или крупного серого кирпича, с пустыми отверстиями вместо окон и дверей, с обвалившимися крышами и дырами в стенах.

Монровия была погружена во мрак, но в этом мраке кипела жизнь. Мужчины общались друг с другом, хрипло крича и размахивая руками; женщины разводили огонь под котлами и что-то толкли в высоких деревянных ступах; группки голых детей перебегали через дорогу, не обращая ни малейшего внимания на приближавшиеся машины. На обочинах шла бойкая торговля: почти возле каждой лачуги стояли лотки, на которых были разложены нехитрые товары: мыло, спички, сигареты, печенье, сахар, свечи; продавцами были женщины или дети. Повсюду что-то шипело на маленьких жаровнях, из кассетных магнитофонов и радиоприемников хрипела музыка, люди жгли костры и что-то пили из пластмассовых бутылок, танцевали и горланили песни.