Либерея раритетов - [5]

Так?

Ким утвердительно кивнул. Он почувствовал, что сейчас Смолянинов отвергнет его версию о том, что в Петропавловском переулке произошел несчастный случай. И не ошибся.

- Этот гражданин Ревзин был вчера вечером у меня. Сидел на том же стуле, где сидишь ты. И чувствовал он себя, как мне показалось, совсем неплохо. Тебя это не настораживает? Я собирался поручить тебе проверку его заявления. На-ка, почитай, что он сообщает, а заодно и запись нашей беседы.

II

Старик второй день почти не поднимался из кресла - ноги не слушались. Днем он не мог заснуть из-за уличного шума, а по ночам его донимали одни и те же кошмары. Едва удавалось задремать, как перед глазами появлялись великаны в мохнатых шапках, которые вытаскивали его из квартиры и волокли куда-то вверх по широким каменным лестницам.

А потом он видел себя в просторных, переходящих один в другой залах сказочного дворца. Стены были уставлены инкрустированными пластинками золота, перламутра и слоновой кости шкафами, в которых виднелись корешки старинных книг, и, хотя старик не успеаал их как следует разглядеть, он был уверен, что здесь собрано лучшее из всего написанного человечеством, и причем только оригиналы, раритеты, которыми никто и никогда не пользовался.

Старик отчаянно сопротивлялся, пытаясь прочесть названия книг. Но ничего не получалось; великаны все тащили и тащили его. Потом все вокруг вспыхивало.

От яростного, беспощадного огня беззвучно разваливались шкафы, книги потоком вытекали из них, раскрывались и тут же воспламенялись. Листы чернели на глазах, скручивались и исчезали в пламени...

В то утро Ревзин очнулся от ставших уже привычными кошмаров, едва холодное мартовское солнце заглянуло в его захламленную комнату. Оно, словно делая одолжение, осветило обломанный угол огромного старинного резного буфета, где на разнокалиберных полках и полочках хранились многочисленные кисточки, баночки с давно высохшим клеем и лаком, лоскутки кожи, обрезки разноцветной фольги и прочие материалы. Затем лучи солнца ткнулись в угол, заваленный всякой рухлядью. Ровно через четверть часа солнце скрылось за высоким зданием, недавно поднявшимся напротив окна.

В комнате снова потемнело до того, что исчезло ощущение потолка. Старик, что-то бормоча, смотрел в окно, не обращая внимания на вертевшегося у ног и поскуливавшего Фавника - мелкого старого пса неопределенной породы, долгие, по собачьим меркам, годы носившего иронично-величавое имя мифологического божества. Через несколько минут Ревзин вновь опустился в кресло, вытянул короткие топкие ноги, откинулся на подушку и закрыл глаза. Кожа на лице чуть разгладилась, теперь он выглядел немного моложе своих восьмидесяти двух, помноженных на давнюю гипертонию и непроходящее недовольство. Он хотел немного забыться, но не мог отвлечься от раздражающей мысли о многоэтажном доме, загородившем от него жизнь за окном. А другой у него уже не существовало.

Пока был прежний заведующий реставрационной мастерской, старик Ревзин никому не мешал. На всех больших собраниях начальник областного управления культуры ставил его в пример. А после того как заведующий сменился, старый реставратор перестал устраивать новое начальство. Теперь все делалось быстро: в мгновение ока принимались и выполнялись заказы, частенько с нарушением технологии. Никто со стариком уже не советовался. Он по-прежнему работал тщательно, не спеша, как говорили в мастерской, мотал часы на минуты. Вскоре Ревзин вышел на пенсию.

Но и на улице, и во дворе ему не было места, как и больному Фавнику, не отходившему от хозяина и испуганно жавшемуся к его ногам, когда к ним приближались прохожие.

Во дворе старика донимали пришельцы из какой-то дикой, непонятной цивилизации - неопрятные, шумные, визгливые великорослые парни и девицы из соседних домов, называющие себя "неформалами". Прежде, реже выходя из дому, он их как-то не замечал. Но после того, как соседка со второго этажа переехала к сыну и оставила на его попечение собаку, с которой приходилось гулять утром и вечером, Ревзин впервые столкнулся с этой беснующейся безжалостной братией.

Он несколько раз жаловался участковому, но тому, видно, нет дела до старика. И он решил, что не пойдет в милицию, даже если узнает, что эти коронованные сальными копнами волос владыки двора собираются взорвать его старый дом вместе со всеми жильцами.

Ну и пусть их! Не случись того, что мучило его последние дни, он и не собрался бы в милицию. Но происшедшее к дворовым подросткам не относится. Это серьезнее его личных обид. "Если я не сделаю задуманного, - думал Ревзин, - испугаюсь, как боялся всю жизнь, значит, пустыми были все мои усилия доказать самому себе, что я все-таки честный человек". Вчера он еще колебался, но сегодня пойдет прямо к самому большому начальнику.

К старику опять вернулся страх: на этот раз не оставишь просто так заявление и не уйдешь, убеждая самого себя, что долг свой выполнил полностью. Придется разговаривать, и, значит, кто-то полезет в душу, в саму жизнь, тщательно оберегаемую от чужих глаз.

Но он понимал, другой возможности хоть как-то загладить свою давнишнюю вину может и не представиться.