Лиана Хальвега - [4]
Хальвег вступил в период, когда внутренние его противоречия достигли высшего напряжения. Все свои силы он направил на дальнейшую работу над лианой. Она должна была приносить плоды, самые привлекательные, самые щедрые, самые восхитительные плоды Земли. Одновременно он создавал себе алиби другими селекционными успехами: фруктами, прекрасно произрастающими в полярных областях, картофелем, растущим под водой, яблоком со вкусом черешни, а еще сразу ставшим знаменитым эльбарусом-миллером, кустарником, названным так в честь его учителя, на нем в больших количествах могли произрастать самые разные плоды. Его исследования приносили реальную пользу, и он стал знаменитым. Это совпадало с его планами — стать великим селекционером, благодетелем человечества. Его считали гениальным. Во многом полагаясь на интуицию, он создавал фантастические новые мутации, применяя радиоактивное облучение, генную хирургию и естественное скрещивание — результаты были потрясающие. Он пожелал новый исследовательский институт и получил его. Ему потребовалось почти два десятилетия, он был одержим экспериментами, привлекал все новых сотрудников. Последние тайны хальвегии знал один он. Настойчиво опровергал слухи о сказочных свойствах лианы, придумывал все новые способы скрыть ее истинную суть.
Шпельц поймал себя на том, что разговаривает с собой; впрочем, он разговаривал с Хальвегом. Дух ушедшего высвобождался из его писаний, он словно оживал в его биографе. Идея Хальвега создать возбудителей страшных, неведомых прежде эпидемий вновь пришла ему на ум. Он принялся рыться в бумагах, заново углубился в юношеские дневники. Страшные догадки крепли, дни напролет пытался он вникнуть в цепочку формул, предполагая, что Хальвег одновременно работал и над средством против хальвегии. С горящими от напряжения глазами сидел Шпельц посреди чудовищного хаоса, впадал в отчаяние, проклинал, неистовствовал. Ожесточенно всматривался он в последние фотографии Хальвега: загадочная улыбка носила оттенок презрения. Шпельц утратил чувство реальности, тревожно бродил по дому и саду, отказывался отвечать на вопросы.
Всерьез опасаясь за свой рассудок, он прервал на время биографические изыскания, подсел к радиоприемнику, чтобы послушать ежечасно передаваемые масштабы катастрофы, измерил длину фронтов. Вращая ручку настройки, он слушал то одну, то другую радиостанцию. Поймал обращение к мобилизованным последнего призыва, к тем, кого до настоящего времени не смогли разыскать. Среди множества имен прозвучало и его собственное. Он испугался, выключил радиоприемник.
На двух участках в Африке, там, где хальвегия задалась целью покорить Сахару, удержать фронт пока не удавалось. О возвращении отданных лиане областей речь даже не шла. Недавние экспериментальные попытки расправиться огнем показали, что расход энергии для радикальной очистки даже небольшого участка огромен.
Шпельц не спал три ночи подряд, однако сны видел. Ему представлялось, как хальвегия завоевывает всю землю, распространяется на водные пространства, душит все новые города. Надежды, возлагавшиеся прежде на интернациональные бригады, руководимые Комитетом по предотвращению мировой катастрофы, исчезли. Он чувствовал, как покидает его вера в выживаемость человека.
На третью ночь он наткнулся на листок, исписанный почерком Хальвега, перечитал его подряд несколько раз, сначала про себя, потом вслух, потом вполголоса, наконец, шепотом и снова про себя. Ему показалось, будто мысли у него в голове начали движение по кругу и движение это становилось все стремительней. Он отказался от еды, но не позволил госпоже Хальвег вызвать врача. Головокружение вынудило его лечь. Мир вокруг кружился со страшной скоростью.
Когда он проснулся после тяжелого тридцатичасового сна, госпожа Хальвег сидела у его постели, держа в руках знакомый листок. «Завещание» написано было вверху почерком Хальвега за полгода до его смерти. В забывчивости Шпельц оставил его лежать на столе. Госпожа Хальвег взглянула на него долгим отчужденным взглядом, она молча и напряженно размышляла о чем-то, потом кивнула, отложила листок в сторону и шумно выдохнула воздух.
— Пока вы спали, — произнесла она резко и без всякого выражения, — я порылась в бумагах. Вы скрыли от меня самое важное — хотелось бы знать, что еще. Оказывается, Хальвег не был благодетелем человечества, каким его почитают до сих пор. Это я поняла. Впрочем, он не был и настоящим мужем — он был беспощаден к человеческим слабостям. Что вы так тупо на меня смотрите, господин Шпельц, вставайте! Разлеживаться некогда! Необходимо действовать, действовать немедленно. Вы и так спали больше суток. Вы потеряли время. Пошевеливайтесь! Изучение рукописного наследия Хальвега закончено.
Хотя говорила она с жутковатым спокойствием, голос ее с каждой фразой обретал твердость и глубину, и он с трудом узнавал ее. Собравшись с силами, сконцентрировавшись, он вопреки растущему сознанию вины, вопреки испытанному страху отчетливо и ясно сформулировал мысль, но выдавленные им слова произвели жалкое впечатление:
