Наконец, в один особенно знойный и душный полдень, когда раскаленный воздух сжигал траву и испепелял обнаженную землю, старик, вглядевшись в мутноватую, зыблющуюся лазурь неба, заметил темное облачко. Он долго наблюдал за ним, ничего никому не говоря. Долго всматривался, обжигаемый одновременно сомнениями и надеждой. Привлеченные его взволнованным видом, подошли и другие и тоже уставились в небо.
Аграфена посмотрела вместе с китайцами на облачко и обрадованно и уверенно сказала:
— Ну, мужики, ждите дождичка!
Старик быстро оглянулся на нее и пробормотал злобное ругательство.
— Морчи!.. твоя морчи!.. — неожиданно поддержал старика Ван-Чжен. — Не хорошо!
Усмехнувшись, Аграфена замолчала. Она сообразила, что китайцы боятся, как бы она своим восклицанием не спугнула дождь, и в душе согласилась с ними.
Молчаливо, в тревожном ожидании стояли они все, задрав головы вверх и следя за маленькой черной тучкой.
А тучка начала понемногу расти и шириться. Она стала темнеть, надвигаясь все ближе и ближе. И с ее приближением все кругом стало неуловимо и быстро меняться: вода в речке потемнела, листья вздрогнули, шелохнулись, откуда-то дохнуло слабой трепетной свежестью; вспорхнула птица, за ней другая; раскаленный воздух, упругий и тяжелый, словно растаял и сделался свежее и легче. Потом внезапный порыв ветра потряс тальники и взбороздил воду. Туча стала быстро, стремительно расти. Она уже заняла полнеба; она заслонила солнце; она надвинулась внезапно и неудержимо. И ее стремительность не дала опомниться китайцам: первые тяжелые, хлещущие капли дождя упали на них, поразив их радостным изумлением.
— Хао!.. хао!.. — тонко и визгливо закричал Ван-Чжен и подставил руки под острые уколы дождя.
— У-у! холошо!.. Шибко холошо!.. — захохотал Пао и повернул мокрое лицо к Аграфене. — У-у!..
Дождь пролился бурно, с шумом, быстро покрыв землю мутными потоками воды. Китайцы с веселым криком побежали к зимовью. Под дождем остался один только старик. Потирая ладонями бритую голову, он поворачивался во все стороны, жмурился, приседал, и вода ручьями стекала с его головы, с его плеч, с его рук. Рубашка, намокнув, прилипла к его телу, и он казался под дождем совершенно нагим. Лицо его сияло от влаги и от наслаждения. Отрывистые, радостные вопли вырывались из его горла.
Словно славя какого-то, одному ему ведомого духа дождя, прыгал он в быстро образовавшейся вокруг него, под ним луже, плясал дикую пляску и неистовствовал.
Почти с испугом смотрела на него издали Аграфена. Она не узнавала сдержанного, обычно хмурого старика.
— Рехнулся! — кивнув на него головою, сказала она китайцам. — Сумасшедший!?..
Китайцы смущенно засмеялись.
Ливень освежил воздух, напоил деревья и травы новыми силами, убрал поля и лес освеженною зеленью и смыл с берегов лесной и человеческий сор. Вокруг зимовья стало чище и приглядней.
Ливень оживил мак.
Алые, пурпурные, красные и иных оттенков и цветов чашечки раскрылись шире и засияли своими красками сочно и ярко. Маковое поле заискрилось цветными огнями, заволновалось многокрасочною жизнью. Маковое поле заулыбалось навстречу омытому сияющему небу.
Ожили и заулыбались и китайцы. Даже Сюй-Мао-Ю просветлел. Шлепая босыми ногами по мокрой траве, он бродил вокруг поля, наклонялся к цветам, трогал стебли, и на лице его играли веселые отсветы сверкающих, освеженных цветов.
— Хао! — жмуря глаза, отвечал он на веселые вопросы Ван-Чжена. — Очень хорошо все теперь пойдет!
— Хорошо! — твердили остальные.
— Хао!.. Хао!..
Аграфена ходила тоже освеженная, помолодевшая и подобревшая. Ясная синь неба, молодые краски зелени и цветов, довольные лица китайцев — все это наполняло ее тихою радостью. Она стала чаще смеяться, шутить. Она даже запела однажды, плескаясь у речки.
Ее песни услыхали китайцы и насторожились. И пока она пела проголосную, грустную песнь, они, притихнув, перестали болтать и шуметь. Песня им понравилась. Песня сделала их задумчивыми и грустными. Но была эта грусть, повидимому, так сладка, так приятна! Потому что, когда Аграфена умолкла, они шумно заговорили. Они весело засмеялись, беспечные, как дети, как дети, легко стряхнув с себя задумчивость и тоску.
— Твоя шибко хорошо поет! — похвалил Аграфену Ван-Чжен.
— Твоя пой, а сердце, как ветер качай: туда-сюда!.. — сияя ребячьей улыбкой, внезапно вставил обычно молчаливый Ли-Тян.
Пао шлепнул в ладоши и попробовал запеть так, как пела Аграфена, но не сумел и визгливо рассмеялся:
— Наша песиня длугой!.. Наша песиня так...
И он сморщил лицо, закрыл глаза и, подняв голову к небу, пустил острую, тонкую трель. Аграфена шутливо зажала уши пальцами.
— Ишь, оглушил, чорт! — расхохоталась она игриво.
Возле зимовья заволновалась радость.
И в радостном настроении Сюй-Мао-Ю однажды утром, долго перетолковав о чем-то с остальными, направился в путь. Он пошел в ближайшее село за необходимыми покупками и еще по каким-то делам.
Перед уходом он наказал Ван-Чжену в присутствии Аграфены, по-русски, чтобы и она могла понять:
— Тири дня ходить буду... Мало-мало муку неси буду, чай, курупа... Три дня смотри мака... Хорошо расти. Плохо не надо!..
