Лгунья - [52]
Фонтранж видел эти слезы. Он останавливался и смотрел — не на лицо, а именно на слезы, с тем величайшим почтением, которое питал к воде, росе, вообще ко всякой животворящей влаге. Слезы лились легко, свободно: вот уже несколько дней, как Нелли предчувствовала их приход и не оттеняла черным глаза, не красила губы, так что ей не приходилось опасаться за смазанную косметику.
— Почему вы плачете?
Себа и Тамар остановились и теперь нежно покусывали друг дружку. Они знали: их отдых будет недолог; эти люди плачут так редко.
— У меня было два друга. Один превратился в кактус, другой — в Тамар…
Фонтранж был не из тех, кому непонятен язык аналогий.
— И вам неизвестно волшебное слово, которое вернуло бы им прежний облик?
— Нет. Я его забыла.
— Они околдованы по вашей вине или из-за кого-то другого?
— Из-за меня.
— О, тогда заклинания сразу не найти. Придется его изобретать. Это очень трудно. А вы уверены, что такого слова не было? Что вы сказали им обоим, когда виделись в последний раз?
Вот это Нелли прекрасно помнила.
— Первого я спросила: «Что с тобой, Гастон?»
— В какой же кактус он превратился?
— Я не знаю его названия.
— Нужно бы взглянуть. У меня есть знакомый специалист по кактусам. Ну, а что вы сказали Тамар?
— Я сказала: «До завтра!»
Фонтранж, по всей видимости, знал, что трехлетней кобылке не так-то легко вновь обернуться мужчиной, и потому, говоря о друге, превратившемся в Тамар, выглядел куда менее уверенным, нежели в случае с другом-кактусом. В его жизни наверняка случались истории дружбы людей с лошадьми, не внушавшие ему большого доверия. Но лицо его выражало такую симпатию к Нелли, что казалось исполненным острого интереса к данной проблеме. Он искал средства сделать эту женщину счастливой. Он искал счастья. Но делал вид, будто ищет слово, волшебное слово. Нелли смотрела на него так, будто он сейчас вымолвит это слово — ключ к ее счастью. Но тут Тамар, испугавшись чего-то, взвилась на дыбы рывком, вселившим в них суеверный ужас: что если она и впрямь обернется мужчиной?! Нелли погладила, успокоила ее; нет-нет, оставайся прежней! И они поскакали дальше.
— Вы любили их обоих? — спросил Фонтранж.
— Нет. Только одного. Но это не помешало мне превратить другого в кактус.
— Не будем усложнять задачу. Если вы любите лишь одного из них, то почему же так заботитесь о другом?
— Потому что он мне все отдал, а я ему лгала.
Любопытно было видеть, насколько присутствие Фонтранжа одновременно и уточняло и расширяло проблему. Нелли уже начала понемногу разбираться в себе, разбираться в словах.
— А второй? Он больше не любит вас?
— Думаю, что еще любит. Но я и ему лгала.
— А вы действительно верите в ложь?
Что он хотел этим сказать? Что ложь — особый невнятный язык, который нужно уметь толковать? Или что все изреченное есть правда? О Боже, неужели он нашел магическую формулу: ложь — оружие человека против жизни, неумолимо враждебной для правды?!
— Люди утратили способность ясно выражать свои мысли, — сказал Фонтранж. — Вчера я зашел в английский бар. Там играл оркестр. Судя по программе, он должен был исполнять либо песенку «Усердная пчелка», либо «Милая девчонка». Я пытался определить, которую из двух они играют. Мне казалось, я с первой же ноты пойму, о ком идет речь — о пчелке или о девчонке. Но, увы, я потерпел фиаско. А ведь это совершенно разные создания. Первая летает, сосет нектар, жалит. Вторая улыбается, танцует, целует. Первая жужжит, возится в цветке, очищает себя от пыльцы. Вторая сидит и напевает с мечтательной улыбкой. Но вы никогда не поняли бы, о ком из них думал композитор. Вздумай я сочинять музыку, она, верно, была бы понятна с первого же такта. А тут — полная неразбериха! По моему мнению, все, что этот композитор вложил в песенку о пчелке, вполне могло относиться к девушке, и наоборот. Ибо одна из них трудится, жужжит, и к вечеру мирно засыпает. А вторая вслушивается во что-то неслышное другим, молчит, мечтает по ночам. Хорошо еще, что Усердная пчелка и Милая девчонка не слишком разнятся: эта переливается на солнце, любит цветы, улетает в небо, умирает к ночи; та любит цветы, блистает красотой, несет смерть от любви. Но если бы оркестр играл песенку о друге, превратившемся в кактус, или о епископе Монтелимарском, я уверен, произошла бы та же самая путаница. Наши способы выражения весьма несовершенны. Отсюда и ложь.
Нелли думала о разнице между симфонией о молодой женщине, всегда говорящей правду, и симфонией о лгунье. В первой для правды, наверное, потребовались бы литавры, но разве не изобразили бы они с тем же успехом и громогласную ложь? Люди, бестолковые создания, сразу отличили бы одну от другой, но Бог, всеведущий Бог, уж точно ошибся бы.
— Бог… — сказал Фонтранж.
Какое странное течение мысли привело Фонтранжа к тому, о ком как раз подумала Нелли, — к Богу? Нелли сомневалась, что они думали об одном и том же. Скорее всего, он продолжал размышлять об «Усердной пчелке» и «Милой девчонке». Но, как бы там ни было, а сошлись они на Боге.
— Бог, — сказал Фонтранж, — даровал каждому человеку все необходимое, чтобы стать героем в собственных глазах, ведь, по сути дела, не живем, — что такое пятьдесят или восемьдесят лет, проведенных на этой земле?! Но каждый из нас может стать бессмертным, если превратит свое существование в легенду. Мужчина или женщина, лишенные легенды, — ничто. Главное в жизни — найти свою легенду.
ЖИРОДУ́ (Giraudoux), Жан (29.X.1882, Беллак, — 31.I.1944, Париж) — франц. писатель. Род. в семье чиновника. Участвовал в 1-й мировой войне, был ранен. Во время 2-й мировой войны, в период «странной войны» 1939-40 был комиссаром по делам информации при пр-ве Даладье — Лаваля, фактически подготовившем капитуляцию Франции. После прихода к власти Петена демонстративно ушел с гос. службы. Ж. начал печататься в 1904.
«Безумная из Шайо» написана в годы Второй мировой войны, во время оккупации Франции немецкими войсками. В центре сюжета – дельцы, разрабатывающие план фактического уничтожения Парижа: они хотят разведывать в городе нефтяные месторождения. Но четыре «безумные» женщины из разных районов решают предотвратить это, заманив олигархов в канализационные тоннели.
Жан Жироду — классик французской литературы (1882–1944), автор более 30 произведений разных жанров, блестящий стилист, зоркий, остроумный наблюдатель, парадоксальный мыслитель. В России Жироду более известен как драматург — шесть его пьес были опубликованы. Роман «Эглантина» входит в своеобразную четырехтомную семейную хронику, посвященную знатной семье Фонтранжей, их друзьям и знакомым. Один из этих романов — «Лгунья» — опубликован издательством «МИК» в 1994 г. В «Эглантине» речь идет о событиях, которые предшествовали описанным в «Лгунье». На русском языке произведение публикуется впервые.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.