Лгунья - [12]

Шрифт
Интервал

Впрочем, какие там условия! — это был тридцать один безжалостный приказ, строго регламентирующий дальнейшую их совместную жизнь:

— Завязывая галстук перед моим трюмо, не дергать кадыком и не бурчать себе под нос что-то нечленораздельное.

— Сидя за столом, не совать руку в карман и не вытаскивать оттуда старые зубочистки и хлебные крошки.

— Проходя мимо Трокадеро, никогда не говорить: «А все-таки у него есть свой стиль!»

— Ни в коем случае не выставлять напоказ корявый ноготь среднего пальца; его безобразие действует мне на нервы.

— Не носить больше туфель с чиненными подметками, в которых ты каждый раз ухитряешься поскользнуться на лестничной площадке.

— Никогда не рассказывать в моем присутствии анекдот об охрипшем господине, которого впустила в приемную жена врача.

— Принимая ванну, ни при каких обстоятельствах не петь.

— Решив провести ночь в моей спальне, не спрашивать: «Дорогая, хочешь, поспим сегодня вместе?» Тебе прекрасно известно, что я этого не хочу, и вынуждена терпеть твое общество лишь в силу брачного обета. Так что, по крайней мере, действуй молча.

— В этих случаях не сметь класть в верхний карман платочек того же цвета, что и пижама.

— Убрать из подписи идиотскую виньетку, которой ты ее украшаешь.

— Не сметь заставлять меня восхищаться твоим псом; запретить ему подлизываться ко мне.

— Вполовину сократить время чистки зубов и убрать из ванной свою пенящуюся зубную пасту. При одной мысли о том, что ты находишься рядом со мной в доме с полным ртом белой пены, меня тошнит.

— Не произносить больше никаких латинских слов и изречений. Никогда не говорить «Chi lo sa?!»[9] — единственную известную тебе итальянскую фразу.

— Никогда не называть кубическую живопись кубистической и вообще никогда больше не рассуждать о живописи.

И так далее. Не удивительно, что мать набрала всего тридцать один пункт: из ненависти к мужу она свела число визуальных и духовных контактов с ним к тридцати одному и не более.

И, представьте себе, отец согласился. Нелли хорошо помнила смиренное возвращение существа, от которого, как ей почудилось, осталась одна пустая оболочка; и верно, — ведь из него вычистили тридцать одну манию. Теперь отец уже не рассказывал анекдот об охрипшем господине, а когда однажды за столом маленькая Нелли потребовала эту историю, он покраснел, как рак. Зубы он чистил украдкой, в основном, когда матери не было дома. Как-то он повел Нелли в аквариум на Трокадеро и сказал ей, глядя на здание: «Гляди, дочка, раньше оно было такое безобразное, а теперь приобрело свой стиль». Бедняга-отец, какой стиль он сам приобрел по вине этого ультиматума! У нее до сих пор хранился небесно-голубой платочек, который он подарил ей однажды вечером, зайдя поцеловать на ночь; тогда она долго отказывалась от платка, потому что отец был в небесно-голубой пижаме. Отец смолчал, он просто сунул платочек к ней под подушку, потом поцеловал ее и направился в спальню матери — на цыпочках, трепеща от робости и все так же молча…

«Вот они каковы — те, что дарят вам квадратные бриллианты!» — заключал злорадный голос. Отец и впрямь подарил жене квадратный бриллиант на день рождения. Когда та увидела футляр, раскрыла его и спросила, что это такое, он машинально протянул свое любимое «Chi lo sa?!» и тут же захлебнулся судорожным кашлем, от которого заходил вверх-вниз его торчащий кадык…

И вот какова была женщина, вышедшая некогда замуж за скромного депутатика с бородкой и грязными ногтями; от него дурно пахло, он носил цветные брюки и черные пиджаки, но в ту пору она обожала его, хотя он каждый день рассказывал ей анекдот про скромниц из Марси, в сравнении с которым история охрипшего господина звучала прямо-таки скандинавской сагой.

Нелли было семнадцать лет, когда семья отперла сейф отца в поисках его последней воли и распоряжений о похоронах; она же первая и прочла знаменитый ультиматум. Некоторые пункты были подчеркнуты красным и рядом стоял вопросительный знак: эти условия он или не понял или счел слишком несправедливыми, например, приказ о корявом ногте среднего пальца, о торчащих из ушей волосках, о собаке, а также запрещение пользоваться русским одеколоном (лучше уж просто йодоформ!) и замена его на обыкновенную туалетную воду… В открытую дверь кабинета Нелли видела отца, смирно лежащего на своем диване, с руками сложенными на груди; некрасивый корявый ноготь, на котором плясали отблески свечей, действительно бросался в глаза. Но в остальном он достиг наконец того состояния, когда мог нравиться матери. Недвижно застывший кадык. Никаких старых зубочисток и крошек. Едва заметный запах фенола. Сомкнутый рот, который никогда уже не произнесет: «Если хочешь, дорогая…» Никакого платочка в верхнем кармане. Вот почему жена и поцеловала его. Она простерла свое великодушие до того, что не выгнала собаку, скулившую в соседней комнате и так обожавшую хозяина со всеми его запрещенными жестами. Наверное, именно в тот день Нелли и начала формироваться как сознательная личность.

Впрочем, осознание происшедшего научило ее только одному, но крайне важному правилу: ни при каких обстоятельствах не вступать в конфликт с человечеством. Сначала, желая отомстить за отца, она начала пристально следить за матерью. Глаз у нее был острый и критический, это она унаследовала от той же матери. В течение двух недель она записывала за ней все мелкие странности, все недостатки и в результате составила новый перечень запретов, которые собиралась напечатать на машинке и без подписи, анонимно послать матери. Но вскоре она потеряла интерес к этой затее. Со временем материнские изъяны обернулись для Нелли единственным оправданием любви к ней. Ее страсть к кружевам (не спать больше на кружевных наволочках!), к полосканию для рта «Вальская вода» (не пользоваться больше «Вальской водой»!), к глазным каплям, которые та изводила целыми бутылями — якобы от конъюнктивита, а на самом деле для расширения зрачков, — все это призвано было служить материалом именно для тех воспоминаний, которые, в случае смерти матери, сильнее прочих тронули бы сердце Нелли.


Еще от автора Жан Жироду
Бэлла

ЖИРОДУ́ (Giraudoux), Жан (29.X.1882, Беллак, — 31.I.1944, Париж) — франц. писатель. Род. в семье чиновника. Участвовал в 1-й мировой войне, был ранен. Во время 2-й мировой войны, в период «странной войны» 1939-40 был комиссаром по делам информации при пр-ве Даладье — Лаваля, фактически подготовившем капитуляцию Франции. После прихода к власти Петена демонстративно ушел с гос. службы. Ж. начал печататься в 1904.


Безумная из Шайо

«Безумная из Шайо» написана в годы Второй мировой войны, во время оккупации Франции немецкими войсками. В центре сюжета – дельцы, разрабатывающие план фактического уничтожения Парижа: они хотят разведывать в городе нефтяные месторождения. Но четыре «безумные» женщины из разных районов решают предотвратить это, заманив олигархов в канализационные тоннели.


Эглантина

Жан Жироду — классик французской литературы (1882–1944), автор более 30 произведений разных жанров, блестящий стилист, зоркий, остроумный наблюдатель, парадоксальный мыслитель. В России Жироду более известен как драматург — шесть его пьес были опубликованы. Роман «Эглантина» входит в своеобразную четырехтомную семейную хронику, посвященную знатной семье Фонтранжей, их друзьям и знакомым. Один из этих романов — «Лгунья» — опубликован издательством «МИК» в 1994 г. В «Эглантине» речь идет о событиях, которые предшествовали описанным в «Лгунье». На русском языке произведение публикуется впервые.


Рекомендуем почитать
Обозрение современной литературы

«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».


Деловой роман в нашей литературе. «Тысяча душ», роман А. Писемского

«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».


Ошибка в четвертом измерении

«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».


Мятежник Моти Гудж

«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».


Четыре времени года украинской охоты

 Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...


Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона

Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.