Лгунья - [4]
Двое мужчин за столом играли в карты и пили красное вино из маленьких стаканчиков. Не знаю, почему у меня отложились в памяти все эти детали: я могу описать любую мелочь, что угодно — во что была одета женщина за стойкой бара, аденоидное сопение ребенка, пристающего к игрокам.
— Vouz avez un telephone, Madame?[14] — спросила я. Мужчины подняли глаза и уставились на меня с равнодушным любопытством. — Telephone? — повторила я.
— Vas-y[15], - сердито сказала женщина. Я подумала, что она говорит со мной, но она перегнулась через стойку бара и шлепнула ребенка по руке. — Vas-y, — и затем обратилась ко мне: — La-bas, Madame.[16]
Я сняла трубку, бросила монету в щель автомата, и тут поняла, что не знаю номера телефона отеля. В Англии я могла позвонить в справочную, но если такая служба и была предусмотрена во Франции, — наверняка была, — я все равно не знала, как она называется и какой там телефон. Я долго слушала губок в трубке, не шевелясь. Под кипой бумаг на полке я заметила замусоленную телефонную книгу. Я следила за ней краем глаза, как будто боялась, что она может внезапно сдвинуться с места. Потому что только в том случае, если я замечу её движение, мне придется признать, что она действительно там лежит. Я с большой осторожностью положила трубку на рычаг. Автомат вернул мне деньги. Я почувствовала невероятное облегчение оттого, что не надо звонить. Ну что ж, ты попыталась, солгала я себе. Попыталась же. Я представила, как говорю это Тони: «Я пыталась тебе позвонить, но не дозвонилась».
— Est-ce que vouz avez une chambre?[17] — спросила я женщину за стойкой и удивилась, услышав свой вопрос. Удивилась тому, с какой легкостью он сорвался с моих губ.
Она поинтересовалась, надолго ли мне нужна комната.
— La nuit seulement[18], - сказала я.
Она пожала плечами и сняла с крючка ключ.
— Numero cinq[19], - сказала она.
Я поднялась за ней на один пролет лестницы, не покрытой ковром. Ноги у неё были изрезаны извивающимися, как черви, узлами варикозных вен. Интересно, какие жизненные потрясения и невзгоды могли так болезненно искривить проторенные пути, по которым бежала кровь? Ведь она далеко не старая женщина.
— Quatre-vingt-dix francs la nuit, — сказала она, открывая дверь комнаты. — Ou quarante francs l'heure.[20]
— La nuit, — сказала я. И добавила: — Je suis en vacances.[21]
Она кивнула. Она мне не поверила. Ну разумеется. У меня ни багажа с собой, ни пальто. Люди en vacanses берут с собой чемоданы и не останавливаются на ночлег в подобных местах. Девочка пошла за нами наверх, и теперь стояла в дверях и сосала палец. Что-то с ней было не так.
— Viens[22], - сказала Мадам, но девочка не послушалась и продолжала смотреть, нос её морщился от еле заметной сладострастной улыбки. В конце концов, пришлось закрыть перед ней дверь.
Существуют определенные ритуалы, которые надо соблюсти, когда въезжаешь в новый отель. Я соблюла их все. Я открыла окно и раздвинула ставни, чтобы посмотреть на открывающийся вид: увидела задний двор с ржавым фургоном, приютившимся рядом с мусорными баками. Я напустила в раковину воды и посмотрела, как она с бульканьем исчезает в сточном отверстии. Я прочла за дверью правила проживания в отеле, заглянула в гардероб, проверила простыни, легла на кровать и принялась изучать трещины в потолке. Я думала, что, как только окажусь одна и прекращу бежать, смогу наконец поплакать, и мне сразу станет легче, вернется способность рассуждать здраво, но ничего этого не произошло. Я просто лежала, сначала на спине, потом на животе, глядя на комья пыли на полу. Я спросила себя: и что ты чувствуешь? И ответила — ничего. Вообще ничего, кроме смутного дискомфорта, который, скорее всего, был обычным страхом. Ничего, кроме ощущения замороженной пустоты, как будто червь-паразит пожрал все мои внутренности, плоть, кровь, нервные окончания, — все, кроме костей. Я чувствовала его бледное, членистое тело, урчащее от голода.
Ну что ж, сказала я себе, придется посмотреть правде в глаза.
А правда заключалась в том, что я — лгунья. И всегда была лгуньей. Ни единому моему слову верить нельзя. Вот с чем у меня были всегда проблемы: с правдой. А может, не будем об этом? Смотри правде в глаза, приказала я себе, но обнаружила, что вместо этого мысленно составляю узоры из влажных пятен на стене.
— Наверное, ты больна, — прошептала я вслух. Других объяснений своим поступкам я не видела. Эта мысль меня успокоила. Она освобождала от всякой ответственности. Я очень, очень больна, прошептала я, пробуя, каково это слово на слух. У меня какое-то серьезное заболевание.
За дверью ребенок со сладострастной ухмылкой сопел и глухо напевал вполголоса сквозь заложенный нос. Стемнело. Я боялась включить свет. Я хотела пописать, но боялась встать с постели. Я услышала свой шепот:
— Не знаю, что делать, — повторяла я снова и снова. Вернуться назад я не могу. Так или иначе, для себя я это уже решила. Но и вперед идти не могу. Неужели я застряла в этой комнате на веки вечные? Я принялась лихорадочно рыться в сумке, как будто надеясь отыскать что-нибудь такое, что поможет мне найти выход. В наличие имелось три таблетки аспирина, расческа, флакон туалетной воды, россыпь косметики, фунтов двадцать французскими деньгами и две пятифунтовые банкноты, две кредитные карточки, библиотечный билет и водительское удостоверение, запылившийся флакончик духов Поло с мятным запахом, несколько монет среди песка и сора на дне и пара ветхих бумажных салфеток. Мой паспорт остался у Тони, в отеле — для надежности. Я проглотила аспирин, съела конфету, а потом сидела на кровати, раскачиваясь вперед-назад и плотно прижав кулаки ко рту — чтобы не выпустить на волю нарастающую панику.
