Лгунья - [77]

– Она бы обрадовалась, если бы узнала, что ты тоже из Терезиенштадта, – сказал он вдруг. – Она всегда говорила, что наша главная победа над нацистами в том, что мы не разучились любить. Взять хоть нас с тобой.

Раймонда ничего не ответила. Невесомая Ривкина шаль неожиданно сдавила ей шею как веревкой.

Когда они приехали на кладбище, облака рассеялись. Солнечный свет золотил белые могильные плиты.

Аарон рассказал ей, что в день похорон лил проливной дождь. Когда на похоронах идет дождь, иногда это придает церемонии скорбную торжественность, как будто небеса плачут вместе с людьми, но в тот день ему так не казалось. Ему казалось, что кто-то спустил в унитазе воду и она затопила все вокруг. Эстер опустили в могилу. Вокруг стояли их друзья, все с насквозь промокшими ногами. Аарон знал, что, вспоминая эти похороны, они будут говорить не об усопшей, а о том, что у них закоченели ноги. Потому что, какой бы ужасной ни казалась смерть, не существует ничего ужаснее заледеневших ног в мокрых носках.

Раймонда подставила лицо солнцу. Чтобы Аарон перестал уже рассуждать про мокрые ноги и Эстер, она предложила ему прогуляться. Они молча прошли через кладбище и сели на скамейку в парке перед прудиком с мутной водой, в которой резвились золотые рыбки. Мимо них то и дело проезжали инвалидные коляски, которые толкали сиделки-филиппинки, – не слишком радостное зрелище.

– Видишь, Ривка? – сказал Аарон. – В этом городе стариков изолируют от молодых с помощью иностранцев. С самых Филиппин завозят. Здешней молодежи не нравится смотреть на стариков вроде нас: это напоминает им о том, что их ждет. А вот старикам вроде нас не нравится смотреть на молодых: это напоминает нам о том, чего у нас уже не будет. Только маленькие дети, слишком маленькие, чтобы понять, до чего они юны, еще улыбаются при виде наших морщинистых лиц.

Раймонда повязала Ривкину шаль на голову и стала похожа на Жаклин Кеннеди. Они остановились у мутного пруда с золотыми рыбками. Солнце скрылось за облаками. Аарон снял пиджак и набросил Раймонде на плечи.

– К тому времени, когда эти малыши вкусят первый поцелуй, мы с тобой, Ривка, уже наглотаемся могильной земли. Они думают, что детство – это вечность, но мы-то знаем, что детство – это всего лишь миг. Но штука в том, что правы и мы, и они. Время – тот еще обманщик.

В воде плавали кувшинки и пакеты из-под чипсов. Там, возле пруда, она все ему и рассказала. Сначала обтекаемо, как человек, пытающийся обойти на улице грязную лужу и не запачкать обувь, но потом ринулась напрямик. Мимо мчались по шоссе автобусы, производя адский шум, и Раймонда понадеялась, что Аарон расслышит не все, но, взглянув на него, поняла, что он не пропустил из ее повести ни слова. Он посмотрел на нее своими ясными и умными глазами, а затем отвернулся к филиппинкам, сидевшим возле пруда. Они показывали друг другу фотографии родственников в мобильниках. Их подопечные старики с отсутствующим видом созерцали пустоту. Вдруг Аарон сказал, что обедать они идут в его любимый польский ресторан.

– Я тебе рассказывал про их официанта?

– Ты слышал, о чем я только что говорила?

– Так рассказывал или нет?

– Это про того, который как две капли воды похож на твоего брата? Рассказывал.

Раймонда знала, что официант из польского ресторана был точной копией Абрама, младшего брата Аарона, которого забрали во время первой же облавы. Но, хотя в их возрасте не возбраняется рассказывать одну и ту же историю по два, а то и по три раза, Раймонду удивило, что Аарон вспомнил ее именно сейчас. Они были знакомы всего два месяца, но она успела убедиться, что с памятью у него все в порядке – молодые позавидуют.

– Я ему сказал, что он вылитый Абрам. Сначала он меня не понял, но потом объяснил, что его дед репатриировался из Катовице. Может, ты даже слышала его фамилию…

– Ты слышал, что я тебе сказала?

– Да, Грюнфельд. Его фамилия была Грюнфельд. Я спросил, не мог ли его дед знать семейство Кенцельфульд, но он ответил, что дед уже умер, так что…

– Аарон!

У кромки пруда сидела уродливая черная ворона, потроша клювом пустой пакет из-под арахиса. Аарон еще раз обвел взглядом стариков в инвалидных колясках, а затем обратил свои ясные голубые глаза на Раймонду:

– В нашем возрасте память уже не та. Большинство из нас лишены роскоши выбирать, о чем помнить, а что лучше забыть.

– Аарон, ты слышал, что я тебе сказала?

Он скользнул ясным взглядом по мутной поверхности пруда:

– Не помню.

51

На следующий день в газете, на двадцать первой полосе, в самом низу, появилась заметка из двухсот слов: суда над певцом Авишаем Милнером не будет; истица забрала свое заявление. Голый текст, без единой фотографии: главный редактор предпочел напечатать фото самого большого в стране печенья «ухо Амана», испеченного в честь праздника Пурим. Правда, из-за военных действий на северной границе «ухо Амана» пришлось задвинуть на внутреннюю полосу, но место в газете ему все-таки нашлось. Авишаю Милнеру повезло меньше. Полгода назад, когда связанный с ним сексуальный скандал только разгорался, его имя красовалось на первых полосах, но с тех пор утекло много воды и внимание публики переключилось на другие истории того же свойства, с которых, в свою очередь, перекочевало на военную операцию на севере страны и дующие с востока ветры войны. Мерзавцы, орудующие в арабской пустыне, рубили людям головы, и на фоне этих ужасов про пышную челку несправедливо обвиненного певца все забыли. Что касается передумавшей истицы, то она была несовершеннолетней, что сильно ограничивало возможности прессы. История, родившаяся на заднем дворе кафе, облетевшая весь город и заставившая всю страну следить за ее развитием, сделала последний шажок и упала. И сдохла.