Лгунья - [22]

Они плавали на спине и болтали о том, кто из учителей самый противный, как пролезть в автобус через заднюю дверь и чем заняться после школы. Коротковолосая никак не могла решить, где поселиться: в Лондоне или в Париже, – и Нофар изо всех сил старалась помочь ей принять решение, очень надеясь, что подруга не догадается по ее словам, что в Лондоне Нофар не бывала вообще, а в Париже провела только три дня в возрасте семи лет. На самом деле коротковолосая тоже никогда не бывала в Лондоне – равно как и в Париже, – но, чтобы плавать в море на спине и строить планы, заграничный паспорт не требуется. Они мочились в воду (когда думали, что подруга не видит), болтали про парочки, делающие это в воде, без презерватива, гадали, можно ли забеременеть, если мимо такой парочки проплыть, пришли к выводу, что нельзя, а выйдя из воды, улеглись на мягкий песок и долго лежали молча, согреваясь на солнце.

Коротковолосая привстала и посмотрела на Нофар.

– Знаешь, а ты очень смелая, – сказала она.

Нофар смущенно опустила глаза.

– То, что ты сделала позавчера, на телевидении… – начала коротковолосая и вдруг, к изумлению Нофар, разрыдалась.

Много лет они ходили по одному школьному коридору, но Нофар и представить себе не могла, что коротковолосая – плакса. Она всегда казалась такой сильной, веселой. Но сейчас она плакала, и Нофар не знала, опустить ли ей из вежливости глаза или смотреть на нее в упор, схватить ли закапывающуюся в песок подругу за руку или позволить ей продолжать копать, до того места, где уже кончается песок и начинается вода, и дальше – вплоть до пульсирующего сердца земного шара. Коротковолосая копала так отчаянно, что Нофар не сомневалась: в конце концов она действительно до него доберется.

Нофар молчала, оцепенев от смущения, но коротковолосая была этому только рада. Подобно тому как подходящий к скамейке на бульваре старик видит, что сидящие сдвигаются, чтобы и он мог отдохнуть, она была благодарна Нофар за молчание, освобождавшее место для ее слов. Наконец коротковолосая заговорила:

– Я тебя понимаю… я как ты…

Нофар с удивлением заметила, что подруга говорит сейчас не так, как раньше. Словно к каждому ее слову кто-то привязал мешок со свинцом.

– Я тоже… Меня тоже один человек…

Прошло много времени, прежде чем коротковолосая заговорила снова, но в конце концов она все рассказала. Прошлым летом она работала в кафе, и каждый раз, как она шла на склад, начальник смены шел за ней. Сначала только отпускал замечания, но потом стал трогать. Однажды, когда кафе закрылось, начальник смены отослал всех домой и остался с ней наедине.

– Не знаю, почему я не рассказала родителям. Правда не знаю. Они у меня вполне нормальные. И подругам не рассказала. И с парнем, который у меня тогда был, рассталась. Мне вдруг расхотелось, чтоб меня кто-то трогал. Но чего я действительно не понимаю – почему не сказала ничего начальнику. Стояла и позволяла ему это делать. Даже не кричала. И потом тоже. Ведь я могла сказать что-то потом. Но мне было стыдно и смелости не хватило. Боялась, люди решат, что я все придумала. Поэтому никому ничего не сказала. От страха. Этим летом я дважды проходила мимо, но войти не решилась. Посмотрела в окно, увидела, что у официантки – примерно моего возраста – вид какой-то нерадостный, и подумала: неужели он и ее тоже…

Коротковолосая замолчала. По щеке у нее стекла слеза и упала в воду. По щеке у Нофар тоже стекла слеза, но она поспешно смахнула ее рукой. Чтобы ее слеза тоже не упала в воду. Чтобы не запачкала чистую слезу подруги.

12

Лави Маймон стоял у входа в кафе-мороженое и ждал. На часах было десять минут седьмого, а Нофар все не шла. А вдруг она не придет никогда? При этой мысли живот у Лави свело, и он похолодел, как гранита в соседнем кафе. За те часы, что прошли с их вчерашнего свидания, внутри у Лави разрослось чувство сладкого предвкушения. До сих пор он испытывал такое, лишь когда мастурбировал. Только на этот раз Лави был не один. Была еще и настоящая девушка. Она была, конечно, не такой красивой, как женщины, о которых он фантазировал, и не такой фигуристой, как женщины, на изображения которых он кончал, но именно по этой причине она была во много раз соблазнительней: недостатки делали Нофар реальной. Ее секрет, который Лави хранил в тайне, наполнял его душу волнением. Это было как держать цыпленка. Словно в руках подрагивало нечто нежное и мягкое. Поэтому весь день он ходил осторожно, стараясь сберечь этого цыпленка для Нофар.

Он ждал десять минут, ждал двадцать, и трудно сказать, как сложилась бы судьба бедного юноши, если бы в шесть двадцать пять не прибежала Нофар. Лицо у нее было красное, в волосах – песок. «Заболела», – подумал Лави, и действительно: глаза у нее странно горели, а лоб блестел от пота. После исповеди коротковолосой девушки Нофар чувствовала себя так, словно проглотила маленькую шаровую молнию, и всю вторую половину дня бесцельно слонялась по улицам. В пять часов новая подруга неожиданно прислала ей сообщение: «Как хорошо рассказать кому-то свою тайну». Коротковолосая словно вылила на горевший у Нофар внутри огонь ведро бензина. В шесть двадцать пять Нофар отправилась в кафе-мороженое. Про Лави и его вчерашнюю угрозу она не забывала ни на секунду и всю ночь по нему тосковала, но после утра на море ей стало стыдно, и этот стыд никак не отпускал.